Выставки и акции.
Салун Калифорния.
Атаман Козолуп.
Марш Шнурков.
Заселение Помпеи.
Илья Смирнов - Время колокольчиков.
Илья Смирнов - Мемуары.
Леонид Россиков - Судьба монтировщика.
Юрий Якимайнен - проза.
Алексей Дидуров - поэзия.
Черноплодные войны.
Игральные карты Самотёки.
Токарев Вадим о живописи.
Лебединное озеро.
Фотоархив Самотеки.
Архив новостей Самотеки.
Олег Ермаков - графика, скульптура.
Дневники Муси и Иры Даевых.
Мастерская на Самотеке.
Мастерская на Лесной.
Косой переулок.
Делегатская улица.
Волконские переулки.
Щемиловские переулки.
Краснопролетарская улица.
«Легенды и мифы Древнего Совка»
С 1966 года — штатный корреспондент газеты «Комсомольская правда». С 1967-го по 1970-й проходил срочную службу в Погранвойсках. Затем — снова работа в штате редакции «Комсомольской правды», а с 1972-го по 1975-й годы — в отделе публицистики журнала «Юность». Далее — внештатная работа на радио, на ТВ, в театре и кинематографе в качестве автора и соавтора песен для спектаклей и кинофильмов, автора пьес и сценариев.
Создатель и ведущий (с 1979-го года) литературного рок-кабаре «Кардиограмма».
После 1991 г. публикует свои очерки и статьи, прозу, стихи и поэмы в периодике (журналы «Новый мир», «Дружба народов», «Огонёк», «Юность», альманахи «Истоки» и «Альтернатива»), выпускает в свет пять своих книг, две антологии отечественной рок-поэзии, антологию авторов-исполнителей своего литературного рок-кабаре, альбомы песен.
Книга прозы и поэм Алексея Дидурова «Легенды и мифы Древнего Совка» по рейтингу журнала «Огонёк» в 1995 году вошла в десятку лучших книг России, а антология литературного рок-кабаре Дидурова «Солнечное подполье» названа газетой «Алфавит» лучшей русской антологией, по итогам же всероссийского конкурса «Артиада-99» антология «Солнечное подполье» получила статус лучшей отечественной книги 1999-го года.
Член Союза журналистов, член и секретарь СП Москвы.
|
ЧТО ТАКОЕ БИГ- БИТ?
Письмо февраля
Однажды я шел по улице города. И увидел девушку, которая меня очаровала. Мы познакомились. А через некоторое время она пригласила меня в гости. И тогда я узнал, что она учится в солидном музыкальном учебном заведении, изучает серьезную музыку, изучает очень серьезно. Я клял себя за то, что неправильно жил, не тем интересовался. Поддержать разговор о том, чем девушка занималась, чем увлекалась, я не мог. Но жизнь бывает добра к влюбленным! Я заметил на полке польскую пластинку бит-группы «Скальды».
И, попросив поставить ее, показал, что есть и у меня музыкальное увлечение. Коротенько прошелся по творческому пути музыкантов и их артистическим индивидуальностям,— беседа завязалась, а это было так важно для меня!
Вскоре мы представили друг друга (решающий час!) своим знакомым. Причем друзья и подруги девушки (в основном ее будущие коллеги по профессии) были очень ревнивы, пристрастны, «оценивая» меня. А девушка считалась с их мнением. И все-таки я кое-чем в жизни занимался. Хоть и понимал в «музыке  вообще» меньше, чем эти ребята, зато уж в бите, как оказалось, разбирался лучше. Узнав это, компания очень зауважала меня. Ибо горячо поклонялась биту, изучая классику, но не имел возможности так же въедливо изучать бит. Поскольку он вне учебных программ. Я же познавал музыку: «внепрограммно». А потому интересовался той, которая мне была ближе.
"Обращаюсь к вам с несколько необычной просьбой. У меня есть племянник, подросток. Хороший малый, учится нормально, увлекается спортом, радио. Но самое главное его увлечение — современная музыка. Он -собрал много пластинок и магнитофонных записей эстрадных певцов и ансамблей, наших и зарубежных. К нему часто приходят одноклассники, мальчики и девочки, слушают записи, танцуют. Говорят о новостях той музыки, которая им нравится, обмениваются пластинками.
Я знаю, что сейчас многие молодые ребята увлекаются бит-музыкой, и компания моего племянника — не исключение. Даже наши старшие в семье привыкли к этой страсти парня — чуть по телевизору начинают показывать выступление битового ансамбля, как Юрку зовут со двора: «Иди смотри своих певцов с гитарами!»
Я тоже не прочь послушать бит-музыку. По-моему, она очень подходит молодым своей темпераментностью. Недаром и на заводе, где я работал, и в воинской части, где служил, и в институте, где учусь сейчас везде были бит-ансамбли.
Но нынешние подростки этой музыкой еще больше увлечены, чем молодые пять — семь лет назад, когда я сам был подростком.
Юркина компания даже смотрит на меня свысока — я, по их мнению, не «знаток».
И недавно произошел у нас с ними спор.
Захотел я у них «просветиться», попросил их рассказать мне, что они о бит-музыке знают.
Оказалось, что, кроме десятка имен «звезд» — ничего. Я так и думал. А мне кажется, что без знания того, что тебе нравится (ведь каждый вид искусства не появляется из ничего, имеет свою историю), увлечение может превратиться в слепое поклонение.
Прошу рассказать на страницах «Юности» об этой музыке. Это будет интересно не только мне и моему племяннику".
Сергей БУРМИСТРОВ Москва.
 Откуда же я биг-бит знаю? Из своей жизни. Бит «наложился» на нее, а она — на бит. В этом все дело. В четырнадцать лет начались мои первые нелады с миром, (у кого их нет?). И, чтобы выразить накопившееся в душе, не имея собственного голоса, я «врубал» до отказа регулятор громкости радиолы для мужественного низкого голоса Герберта Рида. «Шестнадцать тонн»— на пластинке из серии «Вокруг света»— как все это было давно! Очереди за этими пластинками в ГУМе. Лихие на вид парни в ярких шарфах, воровато оглядываясь, предлагали «пленки на костях»; «Рубль штука. Модерн! «Рок вокруг часов!» Билл Хэйли! Есть Армстронг. Берешь?»
И все это продается вперемежку — джаз и рок. И все это предлагается шепотом, и сердце мое четырнадцатилетнее трепещет. А потом из окна на улицу «на всю катушку»: «Рок эраунд зэ клок!» Весело!
А потом вопросы, мучительные: «Кто такие Хэйли, Пресли?» Английского языка не знаю, что они все поют, не понимаю. Чувствую. О, там такие, небось, страсти! Не снились никому в моей сонной, изредка скандальной, но никогда откровенной коммунальной квартире… И вот в руки наконец попадает новая книжонка о джазе. Не помню издательства, автора. Помню радость подтверждения моей правоты в спорах с соседями и домашними: джаз-то не хулиганство, а искусство! Значит, по логике, и рок-н-ролл, «живущий» в одно время с джазом, тоже, граждане, людям понадобился, если появился! А накал этих споров (о которых долго во дворе сплетни: «Восьмая квартира снова переругалась!») можно опятьтаки воспроизвести только голосами неистовых «королей рок-н-ролла» Хэйли, Пресли, Чака Берри, «Пленки на костях»— дорого. Пошел работать — купил магнитофон. У кого-то что-то где-то переписываю, переписываю, переспрашиваю. Из услышанного от доморощенных знатоков складывается четкое мнение о том, чем рок был в момент рождения— он начинался с негритянских блюзов, исполняемых в новой, нарочито «огрубленной» манере.
Подмечаю: джазовые приемы — визгливая вязь трубы Гиллесли, апостола стиля «би-боп», звуковая лесенка фортепьяно в джазовых «буги, форсаж голоса блюзовых королей и королев, страсть и ритмичность старинных негритянских спиричуэле — все это отлично используется звездами рок-н-ролла. Просматривается его родословная!
Зато и рок преображает джаз — в точке их пересечения негритянский певец Рэй Чарлз поставил «салунное» концертино и органолу. Закрутил протуберанец нового стиля «ритм-энд-блюз». Голосом бродячих негритянских исполнителей старых блюзов завопил: «Анчейн май хат! Развяжи мое сердце!» Но уже в начале шестидесятых годов мне попалась необычная запись, славянское имя — Карел Дуба. Маленький эстрадный оркестрик оставив «за спиной», к самой рампе вышла у него электрогитара. Густой машинный звук гитары-бас обнимал, обвивал приглушенную пока еще канонаду ударника.
А гитара-соло прокалывала тонким и высоким плачем душу, мозг и само небо, казалось. Электрогитара, и раньше «певшая» в рок-н-ролле, но в «хоре», начала солировать в роке. Ее лишь на некоторое время потеснил назад легковесный твист, давший право на громоподобие ударнику. Но вскоре электрогитара снова «шагнула» вперед. И гром слился с плачем навсегда в рок-музыке, с этого момента получившей название: бит-бит, «великий ритм». Вот тогда и наложился на новую музыку новый вокал — то мягкий, светло-грустный, то угрожающий, призывный, горестно-безысходный хор четырех ливерпульских мальчиков. Они были юны. Они вышли с окраины города и жизни. Все это стало знаком для их сверстников — способ заговорить во весь голос найден! Динамики всех приемников мира задрожали от голосов парней, собиравшихся, по четверо, пятеро, шестеро. Начав с песен о трудной любви, бит-группы подошли к разговору о жизни. И он пошел «на высоких тонах», усиленный при помощи современной тематики.
Блеск «звезд» «злого» бита вскоре затмил самих «битлов». Многие стали считать их чересчур «розовыми». Начиная, по-моему, с ироничного и острого на язык Боба Дилана, один за другим появлялись авторы и исполнители песен протеста в стиле «рок». Рок вышел из-под тотальной цензуры большой коммерции. Ее диктат был ослаблен. Молодые длинноволосые пророки начали великий скандал «великого ритма» со «кусами, взглядами, молчаливой властью Обывателя.
Этот, в свою очередь, владея студиями звукозаписи и производством средств воспроизведения, старался заставить (иногда не без успеха) служить себе или хотя бы сдержать «длинноволосых». Пытался утихомирить лучших из них денежными миллионами, привилегиями, соблазнами славы, демонстрацией своей силы над бытием. И случилось странное: неустойчивые «звезды» стали гаснуть, их скопления — распадаться. Как распались «Битлз»?
Об этом вспоминал несколько эксцентричный Джон Леннон: «Мы мечтали что-то изменить в этом мире, но мне уже тридцать, а все осталось таким же. Попрежнему продают оружие Южной Африке, а черных убивают на улице. Люди по-прежнему живут в бедности… Лишь толпы богатых бездельников расхаживают по Лондону с длинными волосами и в модных тряпках. Я больше не верю в миф о «Битлз»…
То, что мы играли в танцевальных залах Ливерпуля и Гамбурга, было действительно великолепно. Но как только к нам пришла слава, все кончилось… Был аншлаг. Но музыка, музыка умерла уже перед нашим первым турне… Мы себя погубили ради того, чтобы стать знаменитыми… В книгах о нас нет ни слова правды об оргиях и всей той грязи, что нас окружала…»
Искусство бита радикальная молодежь Запада сделала своим оружием. Его мощными, острыми звуками молодые стараются докричаться в заросшие уши, в сонный мещанский мозг: очнитесь, иначе мир полетит к чертям собачьим! Стараются высказать свой взгляд на вещи: «…Умирает в боях всегда молодежь. Нет, мы не пойдем!» С этой песней дрались молодые американцы с полицией и национальными гвардейцами во время «чикагской бойни», незадолго до того, как Никсон первый раз был избран президентом США.
Да, популярность «великого ритма» держалась и на том, что динамики и гитары часто растаптывались полицейскими ботинками. Но у этой музыки первоначально был, есть и будет еще один аргумент за себя — ее эстетическая ценность. Поэтому-то за нее «ухватилась» молодежь, как за яркую палитру для своих лозунгов и вообще для «оформления» своей жизни.
Бит разнообразен. Уже в первые годы его существования можно было выделить несколько направлений в течении бита. «Битлз» предпочитали работать в жанре, для Англии традиционном и древнем — жанре баллады. Американские «битовики» создали своеобразную географическую сетку для новой музыки. «Детройтский стиль» соединил вокальные приемы спиричуэлс с новым шейковым ритмом ударника: подчеркиванием сильных долей такта. Ковбойский песенный и сельский американский фольклор прижились в бите, образовав в нем свою «фракцию» — «Нашвиллский стиль». Искусство джазовой инструментовки впитали в себя бит-группы, игравшие в «Нью-йоркском» и «Чикагском» стилях. Мир звуков и ритмику динамичных увеселений отдыхающей на летних каникулах молодежи «освоил» «Стиль Западного побережья».
Безусловно, все эти стили не совсем автономны.
Они взаимообогащаются и по сию пору, в то же время развиваясь сами по себе. Например, «Нашвиллский стиль» ускорил распространение мощного течения «фолк-рок». Оно очень скоро перешло в Европу. Ведь европейский песенный фольклор значительно старше, глубже, богаче американского. Особенно к месту пришелся «фолк-рок» в социалистических странах Европы — они всегда считались сокровищницами песенного народного творчества. Молодежные ансамбли Польши, Чехословакии, Румынии, Венгрии лидируют, по-моему, в разработке бита на основе народных мелодий. А в последнее время громко заявили о себе ансамбли того же направления у нас в стране: «Песняры», например, ансамбль «Червона рута».
Вообще-то говоря, нынешнюю «табель о стилях» биг-бита составить трудно. Эта музыка «затопила» мир, и океан ее никогда не был спокоен. Я только хотел показать несколько основных течений, струящихся в этом океане. Хотел доказать простое: немало дает «великой ритм» и сердцу, и уму, и памяти, и воображению молодого человека. И «дает» на современном музыкальном языке. Что и важно для молодежи. Что и важно для понимания причин огромной популярности бит-музыки.
Однажды я шел по улице. И повстречал своего давнего школьного приятеля. После беседы о жизненных новостях товарищ меня пригласил «их послушать»— его, значит, группу.
И вот, когда я удостоился права присутствовать на репетиции любительского ансамбля, дышать воздухом работы над каждой мелодией (а каждая — особая, краткая, но страстная жизнь!), замирать у начала незнакомой еще песни при отрывистых: «Раз! Два! Три! Пошли!»,— я вспомнил школьные годы и школьные муки уроков пения…
Нет, правда! Если бы сейчас здесь была наша школьная учительница пения Наталья Владимировна! Может быть, ее подвижничество было бы сейчас вознаграждено наконец! Ибо тогда, на школьных уроках пения, мой соученик Сергей (назову так моего школьного товарища), как и автор этих строк, проявлял чудеса тупости и равнодушия к звукам. И никакие ухищрения упрямой Натальи Владимировны не достигали результата. Когда из динамика магнитофона или проигрывателя (их Наталья Владимировна долго «выбивала» из школьного бюджета) лились мирового значения голоса и звуки музыки, которым не было цены (всю жизнь коллекционировала их Наталья Владимировна), мы с Сергеем замирали, разглядывая разложенные на коленях марки серии «Бабочки Того» (им не было для нас цены!). Ну, а уж если вспомнить, чем были для нас «спевки»! Требовалось спеть: «Братец Яков! Братец Яков! Спишь ли ты? Спишь ли ты? Слышишь звон на башне? Слышишь звон на башне? Динь-бом-бом! Динь-бом-бом!» Требовалось двум ученикам, мне и Сергею, разбудить братца Якова так, чтобы Серега начал будить первым, чтобы чуть позже вступил я, чтобы мы закончили петь вместе. На вопрос «Зачем?» Наталья Владимировна давала туманный ответ: «Для общей музыкальной культуры». Братца же Якова двое бывших соучеников ненавидят до сих пор. Это выяснилось из их разговора в перерыве репетиции.
Но выяснились и вещи, которые наверняка заставили бы Наталью Владимировну радостно прослезиться! Ее бывший ученик Сергей, который при виде нот когда-то впадал в прострацию, теперь аранжировал мелодии. По сравнению с побудкой братцу Якову все то, что выделывали ребята голосами, было высшей математикой вокала. Никто из них не был отличником по пению в школе, никто в музыкальной школе не учился. И это — обычное явление. Таких ребят, как эти, сегодня, может быть, десятки тысяч — поющих, играющих, в большинстве своем знающих нотную грамоту, живущих музыкой. Своей музыкой.
На вопрос «Как же ты запел?» бывший однокашник многозначительно поднял палец: «Смотря что петь и как! Ясно?» Было мне все вполне ясно. Чего не смогла сделать из Сергея Наталья Владимировна, сделал из него биг-бит. Кстати, приглашенный к Сергею домой, я нашел в фонотеке товарища знакомые по школьным урокам пения пластинки. С голосами и звуками музыки мирового значения. «Да, им нет цены! — кивнул мой товарищ, соглашаясь с Натальей Владимировной, о которой я ему напомнил.— Сейчас-то я это понял. И не я один. Все наши из ансамбля дошли до «классики». Помогает этому!» Улыбнулся. И показал пальцем на электрогитару…
Бит-музыка нынче звучит везде, где только ей звучать разрешается. Практически везде разрешается. Я слушал бит-группы в селах, городах; когда служил в армии — в воинских частях. Звучит бит разный — сложный и «для ног» — для танцев, грамотный и не очень, хороший и плохой. В основном, конечно, любительский. Выступления профессиональных ансамблей почему-то редки. Сольные же выступления некоторых наших ансамблей, на которых мне довелось побывать (к примеру, на концертах «Поющих…» и «Голубых гитар»), хотелось бы разделить на два отделения. По принципу — в одном бит музыкальный и вокальный, а в другом — все то, что им «не пахнет». Конечно, сейчас уже многим стало ясно, что для музыки, которую играют бит-группы, нужны особые тексты песен, отвечающие духу бита, его природе.
Композитор Давид Тухманов создал интересную музыкальную композицию в стиле «бит» — «Как прекрасен мир». Участвующие в ней певцы и музыканты добились по-настоящему современного звучания вокала и музыки. И вот что интересно. Я думаю, исполнителям композиции Тухманова было легко и приятно «выкладываться» (а они это делают, и только при этом условии возникает настоящий «великий ритм»). Ведь им предложили «густые», напряженные тексты песен. Среди авторов этих текстов вы найдете даже Семена Кирсанова. Поэзия Кирсанова известна своей раскованной страстностью, предельной откровенностью. «Танцевальный час на Солнце» и «Жил-был я» — эти две песни «а кирсановские слова — самые, пожалуй, яркие в композиции Тухманова. Композиция Тухманова записана на пластинку, и ей веришь. А слушая иные наши ансамбли, глядя на их отрепетированное экзотическое поведение на сцене, чувствуешь, что тебя обманывают. Воспользовались музыкальной формой, надели модную униформу, но побоялись все это наполнить традиционным содержанием биг-бита: реальными чувствами и переживаниями молодого человека, честностью разговора о нем сегодняшнем и о мире нынешнем.
Музыка «бит» — музыка сильных эмоций. «Танцевальный час на Солнце»! Но ох как часто слышишь словесное «желе» на музыку «бит»! А тогда и звуки смеются над словами и люди. Ловкачи какие-то — много их! — придумали способ убрать ухмылки с лиц окружающих. Стали механически, бездумно перекладывать на бит такие песни, над которыми не каждый позволит себе усмехнуться. Песни о сильных эмоциях — песни революции и войны. И, помню, на выступлении такого ансамбля мой сосед, человек пожилой, слушая «бит-Катюшу», вздохнул: «Вот бессовестные!» Затем пошли песни про «сегодня». В которых не было настоящего «сегодня»! И мой пожилой сосед наклонился ко мне: «А ларчик просто открывается! Они, расфуфыренные, думают так: спели про войну, спели про любовь — всем, мол, угодили. «Отметились». А то, что у них война не война, любовь не любовь,— это их мало трогает. Поэтому и они никого не трогают».
Биг-бит создан, чтобы трогать. То, что не трогает, не биг-бит. Дух биг-бита не угодлив. То, что способно подстраиваться, не биг-бит. «Отметиться» же в любви к той или иной теме с помощью биг-бита — дело опасное. Бит — сильнодействующее музыкальное средство. Оно может неузнаваемо изменить старую песню или старую мелодию. Перекроить привычную, исторически созданную и оправданную форму произведения по нынешней моде. Превратить явление, о котором произведение говорит, в «современника» нашего, мало того — в «ровесника»! Но есть такая музыка и такие песни, которые бездумно «омолаживать», что называется, можно, но не нужно! Заставить образ девушки Катюши, созданный своим временем, жить среди экстрамодно одетых нынешних ребят с гитарами, воссоздать ее образ чужими для времени Катюши музыкальными средствами и приемами пения без ущерба образу невозможно. Отдавать таким образом дань «нужной теме» могут люди музыкально неграмотные или равнодушные. А что будут думать слушатели таких «знатоков» о бите? Что они примут за биг-бит? А бит и равнодушие несовместимы. Или бит, или равнодушие. Третьего не бывает.
Но, может быть, биту вовсе противопоказано «высовываться» за рамки времени, его создавшего?
Может, пусть этот «сверчок» знает только свой временной «шесток»? Нет. Мастера бита не согласны с этим. Недавно я слышал всеизвестную песню «Темная ночь» в исполнении «Песняров». И был потрясен новым звучанием песни. «Песняры» уловили в ней то вечное, что защищала песня от войны, — и защитила и сохранила: любовь, верность, веру во встречу. Все это осталось в сбереженном солдатами мире. И вот о них, о сберегших, вот о всем сбереженном и спели «Песняры». «Омолодили»? Нет. Возвысили до вечного! И песня осталась.
Кроме того, настоящие «битовики» для широты временного и пространственного маневра осваивают «небитовые» инструменты и вводят их в традиционный состав: скрипку, фортепьяно, виолончель, клавесин, многие другие. Забираются в экзотические музыкальные эпохи и культуры (аж в индийскую!) за новыми для себя приемами, звуками, музыкальными знаниями. Бит жаден до всего, что способно сделать его интересней и ярче,— такова сама сегодняшняя молодежь, такова и ее музыка.
А что могут делать при помощи настоящего биг-бита люди неравнодушные к нему, к себе, к своей стране, ее истории и культуре, я хочу показать на примере бит-группы, творчество которой люблю давно, творчество которой привносит в мою жизнь много такого, чего и словами не назвать, а если спросят — в шутку, да не совсем, рассказываю, как и чем понравился поначалу любимой девушке: вот, мол, разве мало для того, чтобы быть поклонником этой группы?
Не один раз польский ансамбль «Скальды» выступал в Москве. Я был на его концерте. А недавно купил выпущенную фирмой «Мелодия» пластинку с записью их программы.
Если бы меня попросили рассказать все, что о Польше знаю, выкладывал бы долго, путано, трудно. Но вот я ставлю пластинку на диск проигрывателя. Память напечатывает на сине-фиолетовую темень вечера за окном полутемную сцену. На нее дан фиолетово же синеватый свет. И в этом свете «скальдове» начинают. Они начинают музыкальную картину «Крыванью, Крыванью, ты мой высокий».
Нет, я не знаю, что такое Крыванью. Но, наверное, это горы, горный край. Ибо тихое, тонкое, что звучит вначале, чуть-чуть усиливаясь, словно подходит к чему-то. И вдруг упирается в твердое, лобастое, из возникшего мощного хора голосов — голоса взмывают, и высокое-высокое предстает, широты огромной! «Крыванью, Крыванью, высокий…». Голоса то опадают, почти теряясь в гулких провалах, то снова — вверх… И уже за пределом высоты — вниз, к подножию. К начальному, тихому, но взволнованно уже дышащему, как после глотка вершинного ледяного озона, как после полета! Дыхание это проходит сквозь освеженные легкие органолы. Дыхание подчинено ритму взбудораженному, энергическому ритму ударника. Повторяет органола, словно в забытьи, напетое голосами: «Крыванью, мой высокий…»
И ветром горным, струйным прошивает извилистый звук гитары «соло» шумы хмурых дубрав — мест разбойных! Там почудится туповатый конский топот по слежавшейся листве, и свистом подтвердит мятежное далекое прошлое, что
явилось, возникло, вот оно! А уж тогда, представившись, вопьется шпорами в конские бока. Ну и поскачет, не скрываясь, по яростным делам свободы — гитара «бас» совьет сплетение ветвей, проносящихся над головами гайдуков, ветвей тонких и хлестких, как струны. Оживет бешенство схваток, заплачет тоска сраженного на скаку и отставшего от своих навсегда. Заскулит боль раны… Но не остановится скачка, подстегнутая видом жаркой крови, молодой и родной! Без устали будет нестись она сквозь трудные века — бесконечная, губительная, теряя седоков, но набирая юную поросль снова и снова для страданий, смерти, возрождения и славы гордого духа. «Крыванью, Крыванью, ты мой высокий!..» — то ли отпоют, то ли восславят голоса ребят, освещенных малиново-огненным светом, как отсветами беспрестанных пожаров бесчисленных восстаний. И будут прощальными в этой встрече удаляющиеся вопросительные звуки органолы и скрипки, похожие на последние усталые всплески девичьего рыдания — о чем ты, о тщете ли потерянных надежд? О том ли, что жертвы были напрасными?
Замолкла скрипка, потом — органола. Почти тишина…
Дороги и годы — дороги и годы — дороги и годы… Это поезд выстукивает путнику. Это путник, вглядываясь в заоконные картины своей земли, слышит в перестуке колес. Это путник выстукивает, чтоб запомнить. Это память путника все нарисовала, это сердце все озвучило. А о том, что все это было, все это правда, пропел чей-то голос, влетевший с ветром в вагонное окно. И что в том голосе — ударило, отворило крови двери шире, и сердце снова забилось, как после быстрого полета! В ритме колес, в ритме, в ритме колес! К горлу толкая, к выходу из горла — слова, горячие, будто кровь: «Крыванью, Крыванью, высокий!.»… «Высокий!» — так выпеть, чтобы ушло в родное небо, стало им!.. И выпевается.
…Пластинка кончилась. Музыка умолкла. Отпечатанного зрительной памятью на окне вижу Анджея Зелинского, создавшего из народных польских мелодий и звуковых красок биг-бита все, что увидел и пережил я сейчас, московским вечером, глядя в него и не видя его. Так видят и не видят экран. Когда на экране — искусство… Я знаю, чем и как живет мое поколение на планете Земля. Я вижу его на экранах и сценах, на фотографиях в газетах и сквозь печатные строчки. И очень многое в нем мне становится понятно, когда на эсперанто «великого ритма» мое поколение говорит со мной и миром. О себе, о мире, обо мне…
От редакции
Письмом нашего читателя Сергея Бурмистрова и очерком молодого журналиста А. Дидурова, конечно, тема музыкальных вкусов молодежи не исчерпана. «Юность» обращается к читателям с просьбой прислать в редакцию отклики на эту публикацию. Ждем мнений, вопросов. Надеемся, что в разговоре примут участие музыканты, композиторы, музыковеды, работники культуры и все, кто ищет новые, современные методы эстетического воспитания молодых. Если начатая тема будет интересна читателям — а это будет видно по письмам,— журнал готов вернуться к ней.
Журнал Юность № 2 1974 г
|
РАЙСКИЕ ПЕСНИ
"Райские песни" в исполнении Алексея Дидурова слушать
Пока не повезет!
Опять я трогаю рукой
Твой неостывший цоколь,
А сердце, полное тоской,
Как сокол мчит за «Сокол»,
На окнах шторы темноты,
Цветно мерцает Кремль лишь,
Ты, как и я, и я как, как ты,
Не сплю — и ты не дремлешь, город мой!
Итак, щелчком подбросил я пятак —
Я не устал пытать судьбу — хороший знак!
Ну, вот — опять не то, опять «пролет»,
Но буду пробовать, пока не повезет!
Пусть те, кого любили мы,
Не знали счастья с нами —
Мы в них как прежде влюблены
И бредим именами!
Мы помним, где кого следы —
Ведь наши рядом, следом!
Ты, как и я, и я, как ты,
Одни на свете этом, город мой!
Итак, щелчком подбросил я пятак —
Я не устал пытать судьбу — хороший знак!
Ну, вот — опять не то, опять «пролет»,
Но буду пробовать, пока не повезет!
Моргают звезды над рекой
В своей бездомной муке.
Опять не снится нам покой,
Зато не знаем скуки,
А знаем дикие мечты
И горе высшей пробы —
Ты, как и я, и я, как ты,
Как мы с тобою оба, город мой!
Итак, щелчком подбросил я пятак —
Я не устал пытать судьбу — хороший знак!
Ну, вот — опять не то, опять «пролет»,
Но буду пробовать, пока не повезет!
Мой город с синими глазами
С хмельной, но ясной головою
(Все члены тоже — ничего),
Бреду предутренней Москвою
(Давно не важно, от кого!).
Устало шаркаю шузами,
Будя, как стаи сизарей,
Мой город с синими глазами
Витрин и окон на заре!
Ругаю память что есть силы,
Но открываются окрест
Симпатий братские могилы
И на любой надежде крест,
Я был здесь предан и друзьями,
Но ты же тоже рос в золе,
Мой город с синими глазами
Витрин и окон на заре!
И мы стоим еще с тобою,
И мы с тобою пошумим,
И околдуемся любовью,
Самими посланной самим!
Пускай я проклят небесами —
Ты мне награда на Земле,
Мой город с синими глазами
Витрин и окон на заре!
Мой старый город
Ярится над Столешниковым лето,
Дерется и тоскует детвора,
Звезда июня, словно глаз валета,
Скользит пасьянсом окон до утра,
А утром просыпается пластинка,
Вторгается в нескромные мечты —
Я внемлю Энгельберту Хампердинку
И крикам коммунальной сволоты.
Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься,
Мой старый город, я загнусь, а ты останешься,
На этих улочках кривых,
На этих вечных мостовых
Когда-нибудь прервутся швы шагов моих!
Я жил, о счастье некоем тоскуя,
Ох, как я проклинал судьбу свою!
Я жил, не замечая, что живу я
В московском старом каменном раю,
А между тем, с огромным чувством такта
Москва меня сманила красотой
От зла гигиенических контактов
К бряцанию на лире золотой!
Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься,
Мой старый город, я загнусь, а ты останешься,
На этих улочках кривых,
На этих вечных мостовых
Когда-нибудь прервутся швы шагов моих!
И если киска с ликом полудетским
Почти всадила в сердце мне любовь,
Я отражусь в витринах на Кузнецком,
Смекну, что просто малость не здоров,
А лапушке, не ведавшей расклада,
Кивну на антикварный особняк:
«О бэби, мы с фасада с ним — что надо,
Да вот внутри — глухой неудобняк!»
Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься,
Мой старый город, я загнусь, а ты останешься,
На этих улочках кривых,
На этих вечных мостовых
Когда-нибудь прервутся швы шагов моих!
Уличная песенка
Топот, смрадное дыханье, трели мусоров,
По подъездам затиханье нецензурных слов,
Еле слышно речь Хрущева — брезжит телесвет,
Мы содвинулись: еще бы, нам пятнадцать лет!
Как я счастлив был в ту зиму, как я царовал!
Растянул тебе резину теплых шаровар!
В этом городе отпетом, в той каменной стране
Кроме памяти об этом все изменит мне…
Но прошью я с дикой силой лед холодных лет,
Телом троечницы хилой мощно разогрет!
С той зимы не вмерз во время и иду на спор:
Воздержанье очень вредно с самых ранних пор!
И пока еще живу я и плачу за свет,
Всюду буду петь жену я из страны Джульетт —
Там трамваем громыханье, там в глуши дворов
топот, смрадное дыханье, трели мусоров…
Августовский марш
Догорает на улице лето,
Досыпает на солнышке кот,
Желтый лист помахал Моссовету —
Ухожу, мол, в смертельный полет…
Я не могу на него наглядеться —
Как он царственно тронул, гордец!
И за ним сорвалось мое сердце,
Словно я ему кровный отец…
Я все чаще гуляю дворами,
Мы обходим родные края:
Я, да лошадь с больными крылами,
Да курящая муза моя.
Лошадь с музой — чего же мне боле?
Не летать, но не враз увядать!
А покоя, а счастья, а воли
С Божьей помощью мне не видать.
Я не помню, в котором июле
Стал жалеть я, что лету капут,
И почуял, что ветры подули
Страхом самых последних минут.
Да, я не друг ни покою, ни счастью,
Я подневолен не небу — земле,
Вот и слов нет, как рад я участью,
Заключенному в летнем тепле!
|
Предзимняя
Зажгла меня задача дня
Весомая весьма:
Из рога неба на меня
ссыпается зима.
Накрыт, как Штирлиц — колпаком,
Как бабочка — сачком,
Я остываю передком,
И задом, и бочком.
И объясненья не нужны,
Про «здесь», про «впереди»,
Когда все дальше от спины
Тепло твоей груди!
Когда меня, как нож коня,
Невидимо взнуздав,
День ото дня лишал огня
Усталости устав!
Вопросы мне ссыпает рог
Весомые весьма:
В кого вливал я свой белок,
По ком сходил с ума?!
Спешу пешком шальным шажком
Башкою в холода!
Посыпал голову снежком —
А денешься куда?
А денешься куда?..
Москва моя…
Москва моя, мама, невеста,
Приросшее детское место,
Тебя волоку до черты,
Где кончат, и первая — ты,
и первая — ты…
Жуть жить — вот какая житуха,
Не сыщешь ни Бога, ни духа,
Отца умыкнули в скоты,
И сына, и первая — ты,
и первая — ты…
В проулках твоих змеевидных
Сколь выпало ран мне завидных,
Сколь женщин пошло на бинты —
Без счета, и первая — ты,
и первая — ты…
Погряз я в феминах и ранах,
И в песнях своих шибко странных,
Я грязен — но песни чисты,
И раны, и первая — ты,
И первая — ты!..
Звуки вальса
Дом «хрущевка», дворик проходной,
Пьеха из окна и крик скандала….
Разве это было не со мной?
Почему же мне нельзя сначала?!
Ах, как я плакал, как я убивался,
Неразумно эту жизнь кляня,
Ах, как наполняли вы меня,
Струи истомительного вальса,
Ах, как вы наполнили меня…
Глазки в краске, шпильки — каблучки,
Адский мат нежнейшим голосочком —
Плоть по ночкам рвете на клочки,
Душу-то на кой таскать по кочкам?!
Ах, как я плакал, как я убивался,
Неразумно эту жизнь кляня,
Ах, как наполняли вы меня,
Струи истомительного вальса,
Ах, как вы наполнили меня…
Мне уже давно не 30 лет,
Счастье мне совсем уже не к спеху!
Мне бы только бы не 30 бед,
Плюс — поставьте рюмочку энд Пьеху!
Чтобы я заплакал, чтоб я убивался,
Неразумно эту жизнь кляня,
Чтобы наполняли вы меня,
Струи истомительного вальса,
Чтобы вы наполнили меня,
Чтобы вы напомнили меня,
Чтобы вы запомнили меня,
Струи истомительного вальса…
Когда это было…
Когда это было, века ли промчали, года ли,
Отняли тебя у меня и другому отдали,
Но я поклянусь слюдяною дорожкой из глаз,
Что пламень меж бедер девчачьих твоих не погас!
Исплешила моль до дешевой подкладки гордыню,
Песчинки стеклись и с годами сложились в пустыню,
Не вякает из-под махины эпохи Пегас,
Но пламень меж бедер девчачьих твоих не погас!
Святые слова продаются на всех перекрестках,
И лед стариковский пластом нарастает в подростках…
На новое оледененье плюю я сто раз,
Ведь пламень меж бедер девчачьих твоих не погас!
А что им с того, тем, кто нас друг у друга отняли —
С законным ли спишь кобелем, с тазепамом, одна ли —
Смогли, и весь сказ, но начни, моя память, показ! —
И пламень меж бедер девчачьих твоих не погас!
Ночная песенка
Сядь на скамейку — посмотри на перспективу
Москвы, в которой ты по личному мотиву
Глотками переохлажденный пьешь рассвет.
Бездомной тати кстати лишь чужие жены,
Поскольку пушки их лужены разряжены
По ближним за день, чем лафет и разогрет.
Ах, как во мраке спален жалок он и жарок,
И стан и стон крепкосемейных горожанок,
Огня дающих мне в сражении за быт.
И пусть я стужей окружен, я не контужен,
Конец не краток мой, и я не безоружен,
И после яростного дела не разбит!
И глядя в двери спящей запертой подземки,
И проклиная канифоль ночной поземки,
Змеясь душою под мужскую букву «М»,
Я в эту площадь перед «Соколом» вмерзаю
И ноготком с немой щеки слезу срезаю, —
Как хорошо, что не видал ее гарем!
Ведь что Москва слезам не верит — всем известно,
За что ей «Оскар» перепал с гнилого Веста,
И уж подавно веры нет моим слезам!
Сгоняя влагу не мочой, а через очи,
Как часто чувствовать спешил я что есть мочи,
Но вот, Москва, открой метро — закрой Сезам!
Моя Москва, открой метро!
Моя Москва, закрой Сезам!
Оставь меня
Секу точней и голоднее волка —
Ты хороша, чего там спорить долго!
Ты лучше всех, да мне в том нету толка,
Как и всегда, когда бываю прав.
Как на осколках тары телу колко,
Хотя не в стуле, а в душе иголка,
И потом — нет, я не пьян нисколько —
Оставь меня, красавица, оставь!
Покуда я непобедим,
Оставь меня, красавица,
С любовью справлюсь я один,
А вместе нам не справиться!
……………
На улицах Саратова…
Грядущее мое неразличимо,
А прошлое уже неизлечимо,
И хоть я не последний дурачина,
Не поддается осмысленью явь!
Так чем все это драпать не причина,
И ведь не ты ж застрельщица почина,
И хоть я с виду лакомый мужчина,
Оставь меня, красавица, оставь!
Покуда я непобедим,
Оставь меня, красавица,
С любовью справлюсь я один,
А вместе нам не справиться!
……………
На улицах Саратова!
Конечно, ты, как бомба, рвешь мне душу,
И эта клуша просится наружу —
Тебя воспеть, но я ей кайф нарушу,
Чтоб не нарушить собственный устав!
Бей, кукла, взглядом в сердце, будто в грушу,
Пугай любовью к мужу — я не струшу!
Тепло у баб скрывает волчью стужу!
Оставь меня, красавица, оставь!
Покуда я непобедим,
Оставь меня, красавица,
С любовью справлюсь я один,
А вместе нам не справиться!
………
На улицах Саратова…
Не пиши мне
Не пиши мне, прелестница, писем
Из своей слишком дальней страны,
Не мечи перед боровом бисер,
В коем капельки все солоны!
Ведь ответа не будет на оду.
Смочь бы смог еще, да не хочу.
Безответности чудо-свободу
В чудо-ценах я и оплачу.
Мне с три короба врали надежды,
Еле вылез из трех коробов,
А итог тех надежд — препотешный:
Аллергия при слове «любовь»!
Но шипы иногда не без розы,
Я не брошу стезю стервеца:
Источать крокодиловы слезы
В губы очередного лица.
Так не жги ты меня за холодность
На груди отогретой змеи,
Чай, нюхнула мою подколодность,
Чай, круги посетила мои!
На меня ли тебе обижаться?
Аль Герасим счастливей Муму?
Это время велит разбежаться
И спасаться всем по одному!
|
