Глава 5.
«Ордена даются только лакеям важных людей. Для того, чтобы стать политическим вождём, нужно иметь покровителя»
Х. Лакснесс. Атомная станция.
Смерть бабушки 11 ноября вовлекла меня в иные, неполитические сферы, тем более, что в политике установилось затишье. Хотя медленно и верно накалялась обстановка в Перово. Там всё с самого начала было куда менее интеллигентно и более урлово, чем у нас (кроме, пожалуй, историка Хапова (1). Политклуб существовал как бы отдельно от комитета комсомола – впрочем, об их политклубе мы уже писали, - а администрация, представленная директрисой «Раисой» (по словам благодарных учеников, алкоголичкой) и под стать ей парторгессой, старалась по мере сил соответствовать своему Политклубу. Что касается самого Кости, то каждое его выступление начиналось и кончалось словом «посольство» (2). Наконец, 16 ноября он всё-таки отправился в райком комсомола (с двумя телохранителями) и потребовал санкционировать Уругвайский поход. Но там с ним не стали церемониться, как с нами в Свердловском районе, а по рабоче-крестьянски обозвали «хипарём» и послали на хутор ловить чушуекрылых. Тогда Костя стукнул своим не очень мощным кулаком по столу и сказал райкомовцам, что они хреновые коммунисты. И хлопнул дверью. На другой день в школе сильно звонил телефон. И «замполит» – как её называли любимые дети – тов. Оржиковская сделала поворот резко вправо, достойный опытного моряка. Далее цитирую Костю:
«Преступные руководители школы во главе с замполитом Оржиковской установили в школе режим психологического террора. Началась кампания клеветы против ПК и т. Миронова. Начался распад ПК- 891».
Насчёт распада – самокритично. Та тонкая прослойка интеллигенции, на которую Костя рассчитывал в смысле делегации в ЦК ВЛКСМ, от первых же криков Оржиковской наложила в штаны, а вести на ул. Б. Хмельницкого чуваков типа Померанца и др. вряд ли имело смысл.
В результате 22 ноября – в день исторической встречи – Костя представлял свой Политклуб один. Остальные были наши: Бык, Шуля, Чолик и ваш пок. слуга (3).
Интересно начался сей славный денёк. Я узнал о приглашении буквально накануне и сразу наутро понёс Марго «Программу 26!» (4) У нее стало такое лицо, как будто бы я показал ей член из ширинки или отрезанную голову директрисы. Но времени на базар уже не оставалось. Единственное, чего ей удалось добиться - переставить ничего не значащий пункт про «изучение коммунистической теории» на первое место. И пока мы перепечатывали программу на школьной машинке, пока искали друг друга в хитросплетениях выходов на Дзержинского/Ногина, Куницын (5) порядком затрахался нас ждать. Но «большие люди», к которым нас провели функционеры в костюмах через царственный вестибюль: Борис Николаевич Пастухов, тогда еще просто секретарь, а теперь первый секретарь ЦК комсомола, секретарь Новожилова (6), Грищенко (кажется, зав. отделом школ), ещё какая-то женщина из ЦК партии, ещё какие-то не представившиеся люди (можно догадаться, откуда) – все они, казалось, готовы были ждать весь вечер, лишь бы увидеть, что это такое – Политклуб.
Когда все расселись, Костя для затравки поведал о жестоких репрессиях, которым подвергаются в Перово честные комсомольцы.
-
Костя, - спросила Новожилова, - А почему у тебя такой странный комсомольский значок?
На сей раз он всё-таки догадался надеть значок. Правда, старого образца. А остальные делегаты прицепили еще и «Отличную учёбу» как символ принадлежности к комсомольской элите.
-Это значок моего отца, - гордо отвечал «Миронов», - А свой я подарил чилийскому товарищу, который поехал бороться за свободу родины.
Тут все стали им восхищаться, как будто поехал сам Костя, а не Карлос (7), которому и в самом деле был презентован значок, только сомневаюсь, что Костин. Он даже пионерский галстук не носил.
Программа также вызвала сочувственное внимание: её передавали из рук в руки, и никто даже не улыбнулся. Трудно сказать, какие цели преследовал Георгий Ив., но подозреваю, что подбор людей с начальственной стороны был не случаен. Например, то, что первую скрипку явно играл Пастухов, в прошлом связанный с коммунарами и слывший, в отличие от своего шефа Тяжельникова, либералом (о коммунарах см. гл. 21). Мне в какой-то момент показалось, что участники встречи чего-то стремают. А может быть, я сам был уже слишком застрёманный директрисой.
-Какие у вас проблемы, трудности? – спросил серьёзный плотный мужчина в спектрах и в обычной костюмной униформе (это и был Пастухов), похожий на молодёжного лидера не больше, чем я на японского микадо.
-Репрессируют формалисты и бюрократы! – возопил Костя.
-А вы почему так легко сдаётесь? Почему от вашего Политклуба только один человек приехал – испугались?
Звездочётов покраснел и на некоторое время выключился из беседы. А мы восприняли это обвинение как боевой сигнал, и на администрацию уже нашей школы посыпались разные нелестные слова. Причём получалось, что главный виновник – директриса, потому что Марго (8) своей хитрой политикой выводила себя из-под удара.
-Ну, мы с ними разберёмся, - сказал Б.Н., - Ваши начинания нам очень интересны.
-Побольше бы такой молодёжи, - согласилась женщина из «большого» ЦК.
Посыпавшиеся со всех сторон обещания поддержки звучали вполне искренне, тем более, что Г.И. – человек честный и наш друг – именно так и оценил результаты встречи: «Всё отлично, ребята!»
И если он был прав в своём оптимизме, то дальнейшее должно рассматриваться как ещё один вариант притчи про доброго короля, который бюрократическими методами пытался помочь слепым при переходе улиц в своем королевстве. Хотя много позднее мы узнали, что параллельно нашей велась и другая игра на той же доске, и первая же реакция Тяжельникова на сообщение о политклубах была совершенно аналогична реакции заведующего Мосгороно: «Разогнать это хулиганьё, и точка!»
Кто из них был прав с точки зрения стратегических интересов высшего сословия – не знаю. Впрочем, что мы тогда понимали в хитросплетениях БОЛЬШОЙ политики? ….
А спустя 3 дня над школой взошла огненная комета: комиссия ЦК ВЛКСМ во главе с инструктором т. Дубовым. От Пастухова к Дубову – символично, не правда ли? Любопытно и то, что в комиссию входил и хороший мужик Новиков из горкома комсомола.
Итак, гости раздевались в гардеробе, учителя тряслись от страха, а мы – от возбуждения и спешки, прилепляя на стену новую газету под ярко-кровавым заголовком: «ЗА НАВЕДЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОРЯДКА В ШКОЛЕ!» Ниже приводился список «честных комсомольцев», которым ПК выносит благодарность, и первой стояла фамилия Лёлика (9).
Комиссия подошла, дружески поздоровалась. За их спинами маячили Марго и директриса с перекошенными физиономиями, но мы их совсем не боялись, мы преданно глядели на «людей из ЦК».
-Ммм-да, - протянул Дубов.
Судьба газеты решилась в мановение ока. Как только визитёры отошли на пару метров, её растерзали когтями и зубами.
Дальше наступила весёлая неделя: комиссия шмонала разные идиотские комитетские папочки, трясла с пристрастием Рошаля и других комитетчиков, что предрешало наше поражение в комитете, ибо кому же охота искать на свою жопу таких приключений? Собственно говоря, началом поражения (как во всякой революции) стал момент перехода инициативы. О том, как это случилось, я имею свидетельство Шули – письмо, выдержанное в ироничном и уже слегка неприязненном духе. Я болел, и несколько дней в школе отсутствовал, а Шуля вёл основные дела, в том числе – ездил в горком и рубился с комиссией. Письмо начиналось так:
«Милый друг Ганнушкина! Зря, что у вас такая плохая память – значит, стареешь…» Далее – впечатления о горкоме, который мы просили собрать официально конференцию «наших» активистов из разных школ. Рассчитывали, что после такого сборища психологический настрой нашего ЦК-овского визита распространится на «широкие массы».
Шуля: «т. Новиков указал нам на сектантство и непродуманность программы «26!» Вообще этот визит я провел, похвалюсь, хорошо. Конференцию одобряют. Видимо, это влияние сверху».
Далее следует вариация на тему ненаписанного отчёта Никия о сицилийской экспедиции афинян или Паулюса – о сталинградской битве.
«Итак, я просидел две литературы – настроение хорошее. И сразу после урока – к/к. Я стоял перед ними целый час. Там были МН (Марго), ТС (историчка), к самому концу – НА (директриса). А также ЯМ (завуч) и ЛИ (старший физрук, не наш единомышленник). МН потом сказала, что я с успехом заполнил вакуум, который ты образовал своим отсутствием. Чего только мы не обсуждали! О сектантстве – бог ты мой! О конференции – с неё началось! О Политклубе! О Смирнове!»
Основным камнем преткновения стало т.н. «свидетельство о рождении» Политклуба, т.е. официальное постановление о нём в бумагах школьного комсомола. Я с самого начала заявлял, что комитет не вправе выдавать или не выдавать такие свидетельства, поскольку решение уже принято Собранием 25 сентября и содержится в его протоколе, а собрание выше, чем комитет. Шуля, согласно моим указаниям, должен был просто отказаться от обсуждения этой темы (чувствуете нехорошую логику, которая уже тогда прорастала сквозь все наши комсомольские оболочки?) Вместо этого мой помощничек ввязался в дебаты о сраном «свидетельстве», причём проявил такой ораторский талант и так меня «заменил», что даже наши с изумлением поняли его речь как предложение вообще отделить политклуб от комитета. Началась ругань между нашими же, вконец растерявшимися, сторонниками, - тем временем администрация чётко провела свою линию. «Свидетельства о рождении» Политклуба не выдавать – «будут дела, будет и признание», - как сформулировала Марго с железной партийной логикой (интересно, какие дела могут быть у того, чего не существует?) Записывается при этом специальная формулировка об «ошибках Политклуба». Чьих ошибках, ядрена мать? У того, чего нет, не может быть и ошибок. Могут быть ошибки конкретных лиц: мои, шулины и пр. Но бреши в логике смущали Марго не больше, чем высшее начальство всего социалистического лагеря. Главное было - задавить Политклуб и перевести его в стабильное состояние оппозиции. Что и удалось. А назавтра ученики уже не увидели на прежнем месте бородатого и лохматого аргентинского бунтаря – стенд сорвала и, небось, утопила в сортире какая-то падла (10).
А комиссия продолжала рыться в бумагах.
Тем временем эхо поднятой нами волны стало возвращаться из других школ. Братский привет передал через Чолика полит-сектор комитета школы № 152 некто Гриша, тогда еще совсем неведомый (11), а числа 9 декабря прибыли представители трёх школ обсудить детали конференции. Теперь официальные помещения были для нас закрыты, и мы пригласили гостей неофициально в радиорубку, где заправляли Колбаса и Юра Хориков. Порою мы там собирались попить чайку и – по секрету – послушать через соответствующие провода, что происходит в школьной канцелярии.
Почему-то не приехал Костя. Я долго ждал его у Новослободской, замёрз и сильно волновался из-за его отсутствия.
Главным из гостей, несомненно, был высокий парень с худым волевым лицом, наголо обритый, но по манерам не похожий на урлака.
-Если уж бороться, то, как следует, - говорил он решительно.
И здесь в дверь ударил чей-то шуз, и послышался милый голос:
-Открывайте немедленно!
-Понтя!! (Директриса).
-Атас!
Судя по шуму, с ней заявилась целая команда. Мы же ни в чём не знали за собой вины и сказали Колбасе, чтобы он открыл запоры. И они ворвались как армия Алариха. Директриса, завуч, завхоз, уборщицы и ещё куча бездельников. Гвалт стоял как на пресловутых «банах», где «шум и гам, суета». Увидив бритую макушку нашего гостя, директриса конкретизировала претензии:
- В радиорубке уголовники! Никого не выпускать! Запереть!
Колбаса трясся от страха (что будет дома?), алкаш – завхоз искал ключи, а виновник торжества тем временем, достав остро отточенное «пёрышко» типа секционного ножа, чистил им ногти. Когда безобразие достигло апогея, он спокойно сделал нужное количество шагов к дверям , отпихнул плечом, кто мешал, а уже из коридора обернулся и сказал презрительно: «Ребята, пошли, что ли, а то тут шумно так…» В нашу жизнь ворвался с боем Серж Заикин, будущий комиссар организатор Антареса (12).
А Колбасу с компаньоном из радиорубки тут же выставили к чёртовой матери.
Хотя надо признать, что настоящих уголовников наше начальство не очень-то боялось, а иногда, может быть, даже находило с ними общий язык, во всяком случае, когда задолго до Политклуба десятиклассник Саша Полоцкий эмигрировал в Израиль, группа нашей школьной уголовно-патриотической сволочи отдолбила его довольно сурово, и, как поговаривали некоторые учителя, не без согласования в верхах (13). Во всяком случае, мне неизвестно, чтобы этот инцидент даже как-то разбирался.
А теперь – почему отсутствовал Звездочётов.
В духе перовской педагогики их Раиса заперла Костю в собственном кабинете, отняла портфель, а сама тем временем вызвала его мать и еще родителей двух политклубовцев, Васильева и Самойлюка, и сообщила, что их дети состоят в подпольной антисоветской организации. Историк Хапов вынужден был, не дожидаясь Нового года, уволиться с работы. Уступить место тем, кто не хранит фотографии Троцкого.
На следующий день, как будто по единому плану, наши педагоги тоже начали работать с родителями. Как интеллигентные люди, они не стали никого вызывать, а сами пошли по домам. И действовали не так тупо, как Раиса, а более тонко. Детишки, мол, забросили учёбу, занисмаются чёрти-чем, а скоро им поступать в институт. Еще более остроумно стравливали наших предков. Родителям Быка говорили, что я плохо на него влияю, моим – то же самое про Быка. Но общим мотивом стало нагнетание ужаса перед «бандитами из Перова» во главе с «Мироновым, известным в нашей школе как Звездочётов». Они играли роль своего рода иудомасонов, причём муссировались слухи о какой-то «операции «У», которая готовится в мрачных трущобах у метро Ждановская. Пока не ясно, в чём именно она состоит, но компетентные органы разберутся. Сами понимаете, какая тёплая атмосфера сложилась после этих визитов у наших фамильных очагов.
Забавно, что операция с таким названием действительно планировалась: мы хотели проверить, подвергаются ли перлюстрации письма, адресованные нам на школьный адрес. Но простая суть «операции» была известна только нам с Костей, который должен был отправить письмо с информацией, рассчитанной на заметную реакцию. А Шуля слышал краем уха обрывок разговора и знал, соответственно, только название, и то, что задействовано «Перово». Таким образом, в отношении Шули возникли подозрения, а у Быка – вообще полная уверенность, что наш друг работает на обе стороны, причем и тут, и там не слишком умело.
Как известно из истории, армии гибнут под крики «Нас предали!»
11 декабря комиссия ЦК в 182 шк. закончила «работу» (не могу не отметить, что вся эта х… с их стороны, в отличие от нашей, хорошо оплачивалась за счёт советского народа). В кабинете истории собрали противоборствующие группировки. Дубов выступил в духе: и рыбку съесть, и на что-то сесть. «Конечно, в действиях Политклуба было много ошибок, но ребята честно стремились…» Администрация поняла однозначно: с нами можно кончать. Марго выскочила вперёд и наконец-то высказала от души всё, что она в себе дипломатично копила. В частности, в.п.с. удостоился такимх комплиментов, как «хам» и «хунвейбин». Когда я пытался протестовать, мне затыкали рот: «тебя, мол, никто не спрашивает». Как только устала Марго, на ее место вышла директриса.
-Ну, я скажу откровенно об этом так называемом Политклубе…
Тут я бросил на Дубова и Новикова самый многозначительный взгляд. Не то, чтобы Дубов меня пожалел – просто ему сверху никто не давал задания нас урыть. Поэтому он довольно резко попросил директрису успокоиться, что было воспринято с облегчением уже нашей стороной,за минуту до того воображавшей картины из Босха: что с нами сделают, когда комиссия уедет.
А через 2 дня состоялась конференция в горкоме, которой мы добивались.
Говорят, гороно обперделось от усилий отменить это мероприятие, но Виктор Александрович Новиков, честь ему и хвала, и еще кто-то за ним, стояли твёрдо. Новиков сам взял у меня список тех, кого мы считаем необходимым пригласить. Не знаю, куда пошла копия, но все названные в списке граждане были приглашены официальными горкомовскими телефонограммами к 18 ч. в Колпачный переулок, в здание МГК ВЛКСМ.
Лёгкое, переходящее в панику недоумение возникло еще в нескольких школах (в 8), помимо нашей и Костиной. Дело в том, что вызывались на конференцию, как правило, люди – как бы это сказать помягче? – ну, далёкие от имиджа образцового комсомольца – пропагандиста.
Наш послушный комитет тем временем постановил ограничить представительство от шк. 182 мною, Зелтынем и Шулей. Что не помешало отправиться туда целой бригаде учителей и шестёрок во главе с окончательно определившимся секретарем. Мы тоже решили руководствоваться не мнением комитета, а своим списком, и нос к носу столкнулись с Марго в троллейбусе.
-Откуда тут Хориков и Чолоян? Было же решение комитета! - возмутилась она.
-Это решение противоречит уставу. Горком приглашает тех, кого считает нужным, а комитет не имеет права отменять горкомовское приглашение, - отвечал я спокойно.
-Что ж ты на комитете молчал?!
-А вы нас разве заранее посвящаете во все свои планы? – усмехнулся я и уловил в её гневном взоре оттенок уважения и, может быть, сожаления о напрасно гибнущих талантах. Вероятно, таланты подобного рода она ставила даже выше биологических и математических.
И мы вошли в большой конференц-зал горкомовского особняка. Членов самого опасного ПК-182 учителя рассадили так, чтобы от них исходило поменьше анархии, меня вообще всунули куда-то между историчкой и директрисой. Впрочем, выступать я не собирался. Проблемы нашей школы и так навязли у всех на зубах.
После нескольких безнадёжно скучных отчётов «образцовых» школ, приглашенных горкомом для положительного примера, когда создалось впечатление, что на эту говорильню вообще приезжать не стоило, на высокой кафедре появился энергичный юноша, похожий на молодого Зиновьева с чёрной вьющейся шевелюрой и характерным носом. Он был в галстуке, со значком и в дорогом костюме. Мы его не знали.
Он начал говорить почти как Куницын и, удостоив буквально двумя словами несомненные успехи Политклуба своей школы № 152 (!), перешёл к изложению тезисов, хорошо знакомых большинству по программе «26!» (за исключением, может быть, последнего абзаца про «спец-отряды»). Причем излагал он не по-северокорейски, а по-научному строго и логично, не как политику, а как физику или математику. Любого из нас уже давно оборвали бы, придравшись к неосторожному слову. Его не на чем было оборвать. Секретари горкома шептались в президиуме, писали что-то, передавали друг другу.
-Не чувствуете ли вы, - спросил он под конец у зала, воздев руку, - Что пассивность масс предвещает революционную ситуацию?
И спустился с трибуны. Я хлопал ему, отбив все ладони. И ещё кто-то что-то мямлил, пытаясь восстановить официальный болотный статус ква, но поезд уже сошел с рельсов. Звездочётов кричал с места нечто откровенно еретическое:
-Комитеты комсомола – оплот формализма! Пора передать их функции Политклубам!
И полторы сотни «конферирующих» разделились на группы, возбужденно кричали то «правильно!», то «шизофреник!», то «сядь, сам дурак!». Обсуждали речь представителя 152-й, программу политклубов, причем учителя принимали в бардаке не менее активное участие, чем школьники. Собственно, на этом конференция завершилась, если не считать заключительного выступления, по форме оптимистичного, а по содержанию лишённого такового (содержания).
По дороге к метро мы с Гришей пожали друг другу руки и обменялись телефонами.
Оказалось, его позиции в школе значительно прочнее, чем у нас. Он обещал поддержку в каких угодно акциях.
-А в демонстрации?
-Конечно!
На следующий день случилась неприятность с тем самым Сашей Фуром (14), который вместе с нами разжигал факел Политклуба, потом загремел в крейзу и перешёл в другую школу, ближе к новому месту жительства. Его переселили, как и Костю, с Самотёки на Восток. Так вот, Саню вызвали к директору новой школы на допрос: «Что ты делал вместе со Смирновым и Мироновым, он же Звездочётов?»
-Играл в солдатики, - ответил Фур.
И начал рассказывать про страны, которые мы себе придумали, войны, мирные договоры. Костина держава называлась «Археландия», моя «Ильгенау». Саня опустил только то, что происходили эти события 4 года назад, в 5 – 6 классе.
«Бедный мальчик», - покачали головами педагоги, и даже особенно не скрывали от допрашиваемого папку, собранную перовским райОНО по «делу Политклубов».
---------------------------------- ***-------------------------------------------
2-я половина декабря – «приличный» состав Политклуба –182 распадается стремительно, как царское правительство в февральскую революцию. Наш друг-физрук (15) преподнес мне набор комплиментов, но… Родственные отношения и слабое здоровье более не позволяют ему участвовать. Зелтынь и Денисов – та самая рассудительная пара из медико-биологического 10 «Б» – стали ужасно ленивы, пассивны, то есть просто всё забывали (относящееся к Политклубу), ни на что не реагировали… Колбасу, Чолика и Хорикова подавили предки. Шуля тоже ждал лишь предлога, чтобы покинуть разваливающуюся тачанку – вместо того, чтобы воспользоваться реальной ПРИЧИНОЙ. Повод ему предоставило моё сиятельство. В разговоре с общей одноклассницей, очаровательной блондинкой по имени Марина я позволил себе шутливые замечания, которые мой товарищ немедленно расценил как «подлость», за которую «перестал меня уважать». И далее по схеме. Я пытался объясниться, пас его после школы. Только чтобы посмотреть в глаза. Бык дежурил вместе со мной. Но Шулю всё время уводили под конвоем его мать, историчка, даже сестра его приезжала специально, чтобы защитить его от нас. Наконец, в субботу 21-го я всё-таки достал его на перемене, и он ответил таким ультиматумом: «Я не стану с тобой разговаривать, пока ты не извинишься перед Ниной Анатольевной, Тамарой Сергеевной (историчкой) и … Мариной». Задумавшись над списком, особенно над пунктом «2», я пришел к выводу, что это вариант сказочного поручения (пойди, убей Кащея), рассчитанный на то, чтобы вся вина за разрыв ложилась исключительно на меня, и причины были бы чисто личные, а не политические. Но поскольку я в личных категориях не мыслил, поведение Шули получило в Политклубе свой закономерный ярлык: «предательство». Цитирую дневник: «Бог мой! Неужели обыватели промыли мозги человеку, которого я считал неплохим коммунистом!»
На этом мрачном фоне Политклуб дал последний бой в комитете комсомола. Сей орган, как известно, собирается еженедельно, и ходили на него, особенно после уроков, без особой радости. Мы специально всё рассчитали, и выбрали такой день – среду 25.12 – когда наши явные враги, скорее всего, окажутся в отгуле. А своих, напротив, строго-настрого предупредили, что явка обязательна. Также было учтено, что от педов на комитет отправлена не Марго, а историчка, куда менее талантливый пастырь. Основным вопросом в блокноте Рошаля стоял отчёт Хмельницкого, которого переставили на военно-патриотический сектор, а он забил на него по-военному крепкий хрен. Впрочем, на Политклуб он забил тот же орган, только в менее эректном состоянии. И когда он полез отчитываться – по обыкновению, с шуточками – прибауточками, ничего хорошего ему не светило, кроме выговора за «развал работы». Но мы с Быком так энергично (цинично) за него вступились, что «военный патриотизм» Хмельницкого признали «удовлетворительным». И тут же, без перехода, возник вопрос о Политклубе. Я попросил комитет выдать проклятое «свидетельство» и на том миром покончить все дрязги – соглашаясь даже признать кое-какие допущенные в прошлом ошибки, чтоб никому не было обидно. Бык своей спортивной фигурой ещё сильнее надавил на мягкую комсомольскую субстанцию. Она потекла. На нашей стороне оказалось то самое болото, которое ни по каким законам не должно было этого делать. Тамара жевала сопли, Рошаль вертел в руках авторучку, а комитет уже переходил к голосованию. И складывалось оно в нашу пользу, хотя Чолик воздержался, а Шуля не только голосовал против Политклуба, но и пытался что-то вякать во время громовой речи Быка (последний довольно грубо велел ему заткнуться).
-Не решать вопроса! – завизжала вдруг историчка, - Надо проконсультироваться с партбюро! Уже наломали дров!
Они с Рошалём буквально разгоняли руководящий орган «независимой» молодёжной организации – как овец разгоняли.
«Не было голосования, - скажет потом Марго, - Никакого такого голосования просто не было. И протокола нет». (Откуда ж ему быть, если за протокол отвечал Рошаль). И сколько бы мы ни вопили про Устав ВЛКСМ – эту кампанию на хорошо знакомой противнику местности мы проиграли. И теперь должны были либо разоружаться, либо искать для военных действий более подходящий театр.
И набирать новую армию.
- Учитель истории в школе № 891, покровительствовавший Звездочётову после того, как тот на групповом фото большевиков опознал Троцкого.
- Имеется в виду инициатива молодежной демонстрации солидарности с коммунистами Уругвая (перед соответствующим посольством), провозглашенная «тов. Мироновым» (Звездочетовым) на комсомольском собрании в школе № 182.
- Неприятная (для администрации) особенность политклуба в школе 182 состояла в том, что все перечисленные тт. одновременно были членами официального комитета комсомола.
- См. предыдущую главу. В программе предлагалось развернуть борьбу с буржуазной идеологией, для чего, в частности, сформировать молодежные спецотряды под эгидой ЦК комсомола и КГБ.
- Георгий Иванович Куницын – действительно, крупный учёный (см., например, его монографию ''Общечеловеческое в литературе'' (М.: ''Советский писатель'', 1980). Был сотрудником отдела культуры ЦК КПСС (высшая точка в карьере - заместитель заведующего отделом) http://www.whoiswho.ru/old_site/russian/Password/journals/21999/kunicyn.htm К моменту знакомства со Смирновым и Звездочетовым из номенклатуры уже удален (за СЛИШКОМ хорошее знание Маркса), работал в Институте искусствознания и читал лекции по эстетике в разных вузах.
- Борис Николаевич Пастухов – политический деятель и дипломат, впоследствии занимавший министерские посты в СССР и РФ. Зоя Григорьевна Новожилова, тогда секретарь ЦК комсомола, потом тоже ушла на дипломатическую работу, первая женщина-посол после Коллонтай.
- Левый социалист из Чили Карлос Рубидар.
- Секретарь школьной парторганизации, преподавательница английского языка. См. гл. 2.
- Леонид Россиков, тот самый http://sinevafilm.ru/saloon.html
- Вывешенный на видном месте стенд о Че Геваре.
- Григорий Лойферман, будущий комиссар клуба Антарес по идеологии и один из главных героев этой книги.
- Сергей Заикин далее фигурирует под партийным псевдонимом «Голицын».
- Предположение, ни на чем, кроме слухов, не основанное и продиктованное, понятно, чем (сильной антипатией к школьной администрации). Так же, как обвинения в пьянстве.
- Александр Фурман, имевший самое прямое отношение к организации политклуба, потом – в Комбриге.
- Реутский Сергей Владимирович – учитель физкультуры в школе № 182, сам только что после института, сочувствовал Политклуба и организовал в школьном спортзале секцию самообороны http://www.myklinic.ru/page_1276147378_44.php
