УР ЛАЙТ начинает публикацию фрагментов из воспоминаний активного участника молодёжного клуба "Антарес" /70-е гг./. Воспоминания составлялись непосредственно по следам событий и без всякого расчёта на публикацию поэтому многочисленные лица и явления подполья в них предстают в несколько... хм... ином свете, чем в лакированных публикациях нашей "молодёжной" прессы. Имена иногда заменены кличками или псевдонимами - в сюжетах криминальных и интимных.
Мы выбрали три отрывка: о московских хиппи, о коммунарах, о дебюте группы МУХОМОР.
(история начинается с того, что двое бойцов Антареса, основательно потрёпанные в драке, выбираются из леса...)
...Однако плащ мне разорвали снизу доверху, рука была разбита и соответственно вся в крови, а волосы даже от лёгкого поглаживания выпадали пучками, как при облучении.
Мы выбрались на одну из аллей на территории больницы и под фонарём изучали поврежде-ния друг друга - Феликс смотрелся не лучше, как вдруг заметили приближающуюся женскую фигурку. Массируя разбитую губу, Феликс направился к ней, чтобы попросить сигаретку. Покурить то мы так и не успели. И хотя знакомство в 11 часов на аллее возле леса могло бы насторожить даже мастера по боксу, девушка не испугалась. И сигареты у неё нашлись, и ко мне они подошли уже друзьями.
Польская короткая модная куртка - голубого цвета с воротником, фирменные джинсы, стройная подростковая фигурка, чёрные волосы - похожа на болгарку.
- Да... - в свою очередь оценила она меня, -Хипуем.
Или нет, вру, так по-свойски она тогда ещё не разговаривала, а производила впечатление очень приличной девочки. Так уж получилось, что она задержалась в больнице. А вообще то она студентка 2-го меда, 3 курс, зовут Инна.
И какие же мы стали джентльмены: да что вы, да как вы поедете в такую ночь в такую даль, да вокруг же бандиты, скромную девушку могут обидеть. А у нас здесь неподалёку роскошный аппортамент с финской мебелью (хм...) в тишине и покое (да...) вы можете там переночевать.
- Ладно, - неожиданно согласилась она.
Мы поднялись в мою халупу, где ещё оставались винные запасы, извлекли курёнка из холодильника, сервировали стол, а Феликс с Инной ещё читали стихи Вознесенского и Евтушенко, говорили что-то за искусство...
На 2-й день она сказала мне: "Конечно, сначала я тебя обманывала, потому что думала - мы разойдёмся как в море корабли." Короче: в меде она действительно училась, даже сохранила зачётку, только её выгнали ещё со 2 курса. Теперь где-то работает и надеется восстановиться.
На 3-й день: Восстановиться будет трудно, потому что уже два года она не работает нигде. И вообще зовут её не Инна, и живёт она не с папой-партийным работником, а где и с кем придётся, поскольку прописана (была) под своей родной фамилией в г. Целинограде Каз.ССР, а основное место приложения её творческих сил -"центра" г. Москвы.
Итак, выясняется, что Инна - будем называть её по-прежнему этим именем, поскольку так её называли все - представляла социальную категорию т.н. "центровой урлы", выросшую из альянса хипов-старосистемников с обычными блатными. Получилось нечто забавное. Прежде всего о хип-пах: не знаю, как в Питере, но в Москве они быстро потеряли высоко-идейный облик, и уже к середине 70-х вожак старой системы "СолнцА" /Солнышко, по имени которого система и называлась "Солнечной"/ по прикиду и выражению лица мало чем отличался от рядового ханыги. Кстати, он был большим другом Инны.
До сих пор, тусуясь по центрам, вы можете встретить ту или иную оборванную и обосранную фигуру, которая попросит у вас 20 копеек и с гордостью добавит: "А ведь я из старой системы."
Я уже касался вскользь этих кругов, когда рассказывал про Стаса и Рольфа, но те двое были изначально уголовники, а Инна, насколько я могу судить, зашла туда с "цветочной" стороны и проделала путь по УК вместе со всем букетом.
Основной штаб-квартирой им служила "Яма", она же "Ладья", пивнуха на углу Столешникова и Пушкинской, где команда Солнышка могла собираться без всякого стрёма и пропивать заработанное в других районах города, в основном центральных. Обстановка, конечно, резко отличалась от делегатского "Шалмана". Сюда заходили и приличные люди, просто освежиться пивком, и подгулявшие гости столицы, и военные, люди и при бабках, и неплохо прикинутые. Но ядро общества составляла вышеупомянутая капелла. В неё входили спившиеся интеллектуалы, чуваки с хаэрами ниже пояса, направлявшиеся в сторону Вудстока, но ставшие по пути почему то профессиональными ворами, наркоманы и очень своеобразные женщины, которых, конечно, можно было назвать и проститутками, но такое простое определение не исчерпывало бы их талантов и не отвечало бы тому авторитету, который они имели в "Яме". Вопреки распространённым представлениям об униженном положении женщины в блатной среде, Инна и её ближайшая подружка по кличке "РингА" были настоящими хозяйками дома. Такая власть моей женщины над опасными силами "Ладьи" даже меня пугала - когда я наблюдал, что любой мужик, позволивший себе насмешку или не дай Бог грубость по отношению к ней, будет моментально окружён корешами самого зверского вида и покинет питейное заведение. Если станет возражать, хотя бы и с друзьями - покинет с ускорением. Иннины единоверцы управляли своей вотчиной не менее жестоко, чем Каддафи и Нимейри своими.
- Ах, блядь, - говорят Инна и Ринга, - Мы хотим в дабл.
А женский дабл засорился, как водится в русских селеньях. Тотчас выходят из-за столиков трое молодцов, освобождают по-быстрому мужской сортир и, впустив дам внутрь, стоят на страже столько, сколько нужно, даже не утруждая себя особыми объяснениями с возмущённой толпой любителей пива.
Здесь за столиками составлялись наполеоновские планы, обсуждалось прошлое, кто-нибудь читал рассказы или стихи, нередко замечательно талантливые, и здесь же хвастались, на сколько штук флэт помыли. Мусора были свои, как и во всех подобных притонах. Они здоровались с завсегдатаями за руку. А персонал "Ямы" как бы вообще составлял с урлою единую семью. Что кстати, и объясняет полную безмазовость конфликтов с этой урлой: администрация, а вслед за ней и полиция в любом случае окажутон на стороне "своей" системы, а не "чужого хулигана". Особенно мил был один официант интеллигентного вида с бородкой лет 25, всегда чисто выглаженный и похожий в своём белом халате, пока трезвый, на дореволюционного доктора. Накирявшись в дупелину, он обыкновенно отдыхал на подоконнике, а Инна драпировала его занавеской.
В отличие от пролетарского "Шалмана" здесь можно было не только махнуть припасённого винца, но и закусить как следует: рыбой, креветками, сосисками, горошком. Не как у Гиляровского, конечно - но лучше, чем солёные сушки. А фирменное блюдо составлял циклодол, средство для лечения паркинсонизма - его хавали в больших количествах, запивая пивом. В результате торчёный персонаж вполне сходил за простого советского алкаша (по запаху), и только намётанный глаз мог выделить не-винные детали в поведении. Хотя такие новички как я не могли найти с циклою общий язык. Обнаружив её в больничной аптечке (где проходил практику), я заинтригованный рассказами Инны, решил попробовать, но съел слишком малую дозу, и вместо того, чтобы ловить кайф, просто уснул, как от снотворного. Но вообще-то я был довольно равнодушен ко всякой дури. А Ринга - та жрала её пачками, и умудрилась ещё родить от таких же отцов пару детей, отличающихся от большинства знакомых мне детей только тем, что слово "мама" они уже с ясельных лет произносили в жёсткой форме и в устойчивых сочетаниях.
А у Инны всё складывалось не так гладко. Не случайно впоследствии наш старший друг психиатр Константин Петрович обнаруживал у неё разные диагнозы, требующие медикаментозного лечения. Только ведь не циклодолом, надо полагать. И не удивительно, что отходняк от той дряни, которую она хавала, проходил у неё порою очень круто. Однажды, приехав ко мне из "Ямы", она решила пилить себе вены, объяснив заплетающимся языком, что "такая жизнь ей настопи..ила." (Не сомневаюсь). И пока я отнял у неё "Жиллет", изрезала себя и меня так, как будто мы вышли из штыковой атаки. Пришлось вязать её полотенцами, как в дурке, что было о-очень непросто, потому что драться она умела не хуже мужика. После чего я взял с неё слово не прикасаться к цикле. Сами понимаете, сколько это слово стоило.
Зато Инна могла выпить бесконечное количество спиртного: говорят, такой феномен в природе случается, но я просто торчал, наблюдая за тем, как она пила со здоровыми мужиками наравне, и те уже не вязали лыка, а она читала стихи, веселилась, и вообще хрен бы кто сказал, что она выпила больше, чем бокал шампанского. Потом и я переставал выполнять функции наблюдателя, а она продолжала играть в свои любимые игры. Не знаю только, как всё это совмещалось с утверждениями Инны о том, что у неё-де больные почки, пиелонефрит... услышав о котором, я закричал, что пить с ней не буду, и другим за это бошки оторву. Кстати, "другие" только посмеялись бы над таким старомодным гуманизмом, Хотя в драке могли бы пойти друг за друга на смерть. Но позже в моей голове поселились серьёзные сомнения по поводу столь серьёзных недугов. Ведь Инна могла с лёгкостью навешать на уши кому угодно какую угодно сказку и имитировать любое состояние. Тот же приступ боли, например. Порою она ради развлечения проделывала такие эксперименты со мной - и я тоже верил. Не поверить было просто невозможно. Здесь, наверное, симптоматика т.н. "гипертимной психопатии" развилась в профессиональные качества. Ведь главным источником существования для Инны служили "аск" и менее безобидный "кидняк". В первом варианте основная сложность заключалась не в том, чтобы просто сшибать бабки у прохожих - 20 копеек всегда дадут - а в том, чтобы сшибать помногу, разыгрывая для этого целые представления. Настоящие мастера тонко улавливали психологию жертвы. Например, парень гуляет с девушкой - наверное, ему неудобно будет выглядеть скупым Плюшкиным. За часовую прогулку професссионалы собирали по нескольку червонцев. Организовывали такие эстафеты: ходили весь вечер из кабака в кабак таким образом, чтобы заработанного по дороге хватало на следующее заведение. И так до упора - а после упора гудёж продолжался на блатхате.
Партнером Инны был обыкновенно длинноволосый чувак по кликухе "Лир", предпочитавший тем не менее не "Лиру", а "Московское". Он отличался литературными способностями: участвовал в известном переименовании столичного метрополитена в "Наркоткинские", "Дискотеку имени Леннона", "Водковскую", "Филовский фак" и пр. (Фил -один из первых хиппи) Непереименованным осталось только "Динамо". Лир сочинил ещё поэму об интернациональной свадьбе в Национале с рефреном "Нелегко теперь таджичке выйти замуж на Руси", поэма сделала бы честь и Звездочётову, и Свену, и Лимонову, её разучивала наизусть половина "центров". Как настоящий русский поэт, Лир утверждал, что доживёт максимум до возраста Иисуса - а стукнуло ему четвертак - и с помощью циклы и прочей дряни двигался к цели с опережением графика.
Порою за "аскающей" парой двигалось прикрытие из тех, кто хуже владел языком, но куда лучше - руками, ногами и приёмами самбо.
Другое занятие Инны и К° - кидняк, т.е. мошенничество, тоже требовали театральных способностей. Например, обещаешь товар, берёшь бабки и скипаешь. Или вместо обещанного впариваешь какое-нибудь говно: скажем, одну штанину от джинов, запечатанную в пакете.
Даже близкому человеку трудно было просечь, что в Инне - правда, что - аггравация (преувеличение имеющихся симптомов - мед.) а что, по русски говоря, полный п..дёж. Зато любо-дорого было посмотреть, как она входит в доверие к самым разным людям и за считаные минуты становится лучшей подругой. Когда я познакомил её с антаресовцами, она вошла в наш круг так, как будто бы училась со Звездочётовым с I класса. Но это, скажете вы, естественно - что может быть роднее люмпену, чем его люмпенская организация. Разумеется. Но что заставляло Ричарда (директора Форпоста культуры при МГПИ им. Ленина, в чьём помещении размещался Антарес - УрЛ.) утверждать, вплоть до самого последнего дня нашего сотрудничества, что Инна -единственный в Антаресе интеллигентный человек? А возникла эта любовь всего за один день, когда она была совершенно бухая, и по дороге в тачке рассказывала такие анекдоты и случаи из жизни, что шофёр покраснел. А на подступах к Форпосту я ей сказал: "Будь умницей, ради Христа" и дал жвачку, чтобы вином не пахло. Она только засмеялась. А потом поговорила с Ричардом о проблемах педагогики так, что впечатлений хватило на полгода.
Ещё удивительнее то, что за весь наш роман она меня ни в чём серьёзно не продинамила. Был, правда, случай сомнительного характера: она обещала Феликсу достать фирменные сигареты в "Интуристе", получила 40 рублей и потом начала фачить мозги, в результате чего мне пришлось самому расплачиваться за эту сделку. Но, во-1-х, это финансовая мелочь на фоне её обычных дел (не для нас с Феликсом, конечно же), во-2-х, вполне возможно, что она искренне раскаивалась в происшедшем и какие-то серьёзные причины мешали ей посетить "Интурист". Думаю, в конце концов она где-нибудь надыбала бы проклятые сигареты - если бы не прозвенел звонок.
А вот что произошло со Стасом (опасный человек, познакомился с рассказчиком, когда был в бегах - УрЛ.)
Пронёсся слух окольный, что в конце лета он переломался, бросил ширяться, и теперь появляется в центровых кабаках в длинном кожаном пальто и вообще в таком виде, что и не проссышь, какого он подданства человек. Однажды зимой мы с Феликсом зашли в "Московское", где тогда можно было относительно дешево по нашим прайсам посидеть в культуре и тепле. Выхожу покурить в фойе - и встречаю там, кого бы вы думали - Стаса. Мы распили бутылочку десертного за встречу. Он действительно помолодел, поздоровел и повеселел.
Но когда мы выходили из "Московского", какой-то клиент, коротко стриженый, приклеился к стасовой герле: "цыпочка, поди-ка сюда!" Она его оттолкнула, а ваш покорный слуга, шедший следом, слегка развернул и открыл им дверь кабака, чтобы товарищ не задерживался и скорее проходил на воздух. По дороге он ещё получил от Стаса лёгкий поджопник, но вылетев на улицу Горького, как шампанская пробка, тут же достал свисток и стал свистеть, намекая на то, что он не только жлоб и полный идиот, но ещё и имеет отношение к охране порядка. А может, это с самого начала была против Стаса какая-то провокация. Набежали какие-то люди, началась свалка и неразбериха, как обычно у дверей кабака, где публика не очень трезвая. Появились и полюса. Но в тот самый критический момент, когда нас уже хватали за одежду и собирались "задерживать", Инна с Лиром, оказавшиеся на боевом посту, врезались в толпу с фланга, стали что-то лепить одному, другому -по принципу: "Что случилось?! - Я свидетель! -Вот он, вот он побежал!!", тащили за рукава тех, кто хотел тащить нас. Образовался ком, похожий на пчелиный рой, из которого опытный Стас тут же ломанулся на свободу, увлекая за руку и меня. "Слушай, какая клёвая герла" -сказал он потом, когда мы несколько отдышались и пришли в себя. Да, кажется в Антаресе появилась атаманша.
Дебют группы МУХОМОР
Настало время объяснить причины неожиданной симпатии т. Максимиллиана Равашоля-Звездочётова к форпосту культуры при МГПИ им. Ленина. Дело в том, что нашему анархисту удалось наконец собрать в своей школе-студии МХАТ и за её (отчасти) пределами небольшую, но стойкую группу юных дарований, готовых даже на 10-15 суток ради своей Музы. Они изучали доктрину некоего "концептуализма" и пробовали устраивать "хэппенинги" - как мне объяснили, модное на Западе времяпровождение молодёжи. Первый состоялся на Кузнецком мосту с участием одного Андрея Филиппова и многих прохожих, к которым Фил приставал с вопросом "Где американская манекенщица?" В дурку его не сдали, я думаю, только из уважения к атлетической комплекции. А числа 10 марта (1978 - УрЛ.) Костя привел в Форпост ещё одного здоровенного "концепт...тьфу алиста" Серёжу Мироненко. Тому, правда, спектра придавали интеллигентности. Их предложение сначала ко мне (я естественно, всегда за передовое искусство), а потом к директору Форпоста Ричарду Валентиновичу заключалось в том, что не слабо бы нам замастырить выставку молодых гениев. Ричард совсем уж было собрался послать их в анальное отверстие, как появилась Нелли Александровна. "Да что вы, - возмутилась она, - Почему вы ничего не хотите разрешать? Дик, я тогда уйду из вашего Форпоста, потому что здесь скучно."
Итак, только благодаря Н.А. 16 марта состоялось боевое крещение группы МУХОМОР. Боюсь, что сами они тогда не очень просекали, что именно хотят народу показать. Термины, которые они употребляли, не вошли даже в элитарный обиход. Скорее подходило традиционное антаресовское - "акция", как культурный заменитель понятия "хулиганский бардак."
Первыми появились Мироненко и Алексис Каменский, постарше и посерьёзнее прочих МХАТоМОРОВ, как Михайлов-Дворник в "Народной воле" или Голицын в Антаресе. Они приперли папки с искусством. "Закрывайте зал, - сказал Алексис сурово -Ты нам поможешь, а больше чтоб никого на хер не было." Так устранили на время директора и его супругу.
Папки открыты. М-да... Давешнее "Альтернативное искусство" показалось бы на этом фоне академическим соцреализмом. Лист картона с отпечатком грязного шуза. Портреты знаменитых деятелей, выдранные из "Огонька" - с подрисованными рогами, носами, хвостами и прочими органами. Признаюсь, кое-что, несмотря на протест Миро, я забраковал: "в гальюне у себя повесишь, а я пока, спасибо, постою." Остальное мы развесили по стенам многострадального помещения. Потом постучал Свен Гундлах. (Свен был за образцовое поведение исключён из полиграфа. В Антарес его привёл всё тот же Звездочётов. Помню, Чуня долго не мог усвоить его шведского имени и как то раз даже заступился: что это вы, мол, его так обидно называете, кореш-то он, вроде, неплохой. - Как обидно?! - Свином) Итак, Свен принёс тяжеленный чемодан. Из чемодана возникли: авиационная бомба, часть пулемёта, патронтаж, толстая богослужебная книга, по словам носильщика чемодана - купленная на "Мосфильме" за четвертной у алкаша, да ещё механическая хреновина непонятного назначения, типа "в-жопу-попадалка советского производства" (жужжит, пердит, воняет, только в жопу не попадает). Вооружение и литературу положили на стол в качестве "экспозиции". И наконец, прибыли главные герои - Костя и Фил с "костюмами". До бабских чулок и накладных буферов, как на "Распятии" у Лёлика, дело пока не дошло - но каждый получил что-то вроде рясы из мешковины, в чем бакалейные отделы хранят крупу. Прочие элементы МУХОМОРской униформы определялись личной фантазией, но также были выдержаны в религиозных тонах. Комиссар по изо-искусству (Филиппов - УрЛ.) прицепил себе проволочный
нимб и подпоясался канатом. - Ещё чего нибудь надо? - спросил я, радуясь в душе за Костю, который придумал такую ломовую отмазку: что бы дальше не произошло, всё можно будет списать по графе "театр", "маскарад" етс. Не так как обычно, когда с порога начиналась политика, завершавшаяся грубой и неэстетичной вязаловкой.
- Толчок нужен, - отвечал Звездочётов.
- Какой толчок?
- Унитаз.
- Где ж я тебе его возьму - выломаю, что ли?
- Ломать не надо. Мы уже присмотрели один на помойке.
Делать нечего: пошли на помойку за толчком. Попереду - славный батька Фил с нимбом, потом я - единственный нормальный человек - потом прочие стрёмные МУХОМОРЫ. Взрослые шарахались как от холерного поезда, но дети, напротив, бежали следом, приставали с вопросами, а мы им объясняли, что в Форпосте будет спектакль. Никогда за всю свою историю это мрачное педагогическое учреждение не собирало такой оравы счастливых ребятишек, как в первый и последний "концептуальный" день.
Когда мы наконец откопали из под говна свой сосуд, и Фил понёс его, прижимая к груди, как чашу Грааля, общему восторгу не было границ.
- Мы знаем, где есть ещё, - сообщил один пацан, решивший, что мы собираем сантехнику.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Фил, - Это нам пригодится. Толчки на дороге не валяются.
Весь Форпост, кроме зала, по-прежнему запертого изнутри, тем временем заполнили почитатели авангардного искусства. В том числе -человек 15 из детского дома, которых Инна доставила в организованном порядке для эстетического воспитания. Среди многолюдства совершенно затерялся Ричард, тем более, что он был занят собственными детьми, Орионом и Стеллой, приведёнными в Форпост по причине воскресенья и закрытия садика.
Наконец, триумфальные врата распахнулись и мы приобщились к святости. Первой композицию с участием унитаза углядела жена Ричарда (вторым компонентом, по слухам, был красный флаг. Впрочем, я сам произведения не видел, как и подавляющее большинство посетителей.) И она, как тигрица, метнулась вперёд, чтобы ликвидировать криминал до того, как его осознают другие. Можно считать, она добилась своего. Во всяком случае ни в каких протоколах задрапированный флагом толчок не фигурировал. МУХОМОРЫ отнеслись к покушению на свою творческую свободу вполне лойяльно: они сидели кучкой в углу с отрешёнными лицами. Я предложил присаживаться всем остальным: под обычные прибаутки "мы ещё с вами насидимся" женщины расположились на стульях, а мужики, по моему примеру, на полу.
- Поговорим? - лениво предложил Свен.
- Давай!
Свен по..здел немного о современном искусстве - он вообще неплохой лектор по натуре. Посыпались вопросы: зачем то, зачем это. Стало действительно интересно, особенно когда в дискуссию вступила Нелли Александровна.
Потом Костя завёл механическую жужжалку, и она ползала под ногами у зрителей.
- Может, стихи почитаем? - и он под жужжание стал декламировать следующее:
Я мыслю, что хочу,
И что хочу, приемлю.
Мы выйдем в вольный мир
Возделывать землю.
Гори, святой пожар,
Сжигающий все рамки.
Пусть будет земной шар
Любвеобильной самкой.
Ношу я на бедре
Гранату и наган,
Я псих и уркаган,
Марксистский наркоман.
Без страха говорю:
Я супер-большевик,
Забава для меня -
Свергать земных владык.
Очарованные поэзией антаресовцы не заметили опасности.
- Мы поняли всё!! - раздалась ария резаной свиньи, - Мы взяли сюда детей - а здесь оказалось хулиганство!
(Интересно, а чего они таки ожидали увидеть: балет "Ангара", что ли?)
В качестве свидетеля Ричард хотел призвать дочку, но Стелла со старшим братом его не слушали, потому что в самом углу под руководством Фила заводили жужжалку. Директора Форпоста это предательство окончательно взъярило.
- Антарес за безобразие ответит полной мерой! Мы собираем 23-го Совет Форпоста, а до тех пор прекращаем всю деятельность Антареса. Па-а-прошу покинуть помещение!!
Замечу, что он вёл себя не как советский чиновник, избегающий стрёма - чтоб не попало самому за то, что "не углядел" - а именно как натуральный провокатор, который заинтересован повернуть дело именно худшей стороной, да погромче.
Нелли пыталась его успокоить, взывая к рассудку: "Дик, да ведь ребята ничего не сделали плохого, просто посмеялись, что вы так шумите?" Но он грубо её оборвал.
Мы вышвыривались из форпостовского подвала, закуривали, хлопали друг друга по плечу: "Нигде мы не задерживаемся... Опять вып..дрили!" Вдруг в дверях появился Ричард.
- Забыли вашу картину!, - и сунул Ржевскому чуть не в нос картонку с отпечатком шуза, - И добавил, скривившись: "Это пахнет Антаресом!"
Потрясённый последним оскорблением (нас ещё никто так не оскорблял), я нервно затягивался "Беломором", когда мимо меня двое МУХОМОРОВ с сосредоточенными лицами вынесли злополучный фаянсовый предмет. У них была злая цель, которую я просёк только тогда, когда со стороны улицы раздался треск, грохот и возмущённые крики. "Что ещё за х.йня?" - спросил я раздражённо.
- Ребята шалят, - объяснил комиссар по внутренним делам (Ржевский - УрЛ.), - Они с Михалычем выставили прибор на дорогу, а тут какие то Жигули не сумели его объехать.
- Козлы, человек в Жигулях ничем перед ними не виноват!
- Все они буржуи, - отрезал Костя.
Надо признать, что движение там, считай, что никакое - поэтому столкновение тачки с унитазом можно отнести только за счёт полного ох..ния водителя при виде столь необычного "гриба", выросшего на проезжей части ранней весною.
... Под такой расклад Фур передал мне приглашение своих коммунаров на т.н. "сбор". Делал он это нехотя, как и всё, касавшееся старых школьных друзей. Потом я узнал, что его новые друзья интересовались Антаресом, но он не только не поощрял их интерес, а напротив, вешал им на уши, что это, мол, всё лажа, мы дураки, шпана, не стоит овчинка выделки. Наконец, эту берлинскую стену с двух сторон проковыряли, и он позвонил вашему пок. слуге: "Приезжай в Калининград /Подмосковный/ в школу № 17 в субботу 10 сентября."
Наш клуб не успел ещё развернуть по осени боевые порядки, поскольку Ричард общее дело тормозил, и я не стал собирать большой делегации (да и сил, честно говоря, не хватало), а просто позвонил своему "шефу" Грише. Он обещал подкатить на место с утра 11-го. А я отправился 10-го часа в 4 в гордом одиночестве.
Школа оказалась недалеко от станции. Нормальное новое сооружение из двух коробок с перемычкой, типа Костяной. Все мои воспоминания о подмосковном Кенигсберге, между тем, упирались в весёлую летнюю экспедицию с Чуней, Феликсом и Кирюшей. "Неужели они там все такие?" - как бы в подтверждение моих подозрений, школа издавала приподнятый шум.
Вхожу. С удивлением замечаю, что фойе не засрано, и нетвёрдо стоящих на ногах не заметно. Напротив, меня встречают вежливые школьники. И предлагают пройти по коридору в зал.
- Здесь сбор? (Хорошо бы ещё знать, что это такое).
- Здесь.
...На этом прервёмся ненадолго для экскурса в историю и идеологию т.н. коммунарского движения. Прервавшееся так недавно, оно осталось практически за пределами исследований как тутошних, так и тамошних советологов. А влияние его было и остаётся: через побеги, пущенные им в системе воспитания, в культуре, в общественных организациях, коммунарство было одним из немногих явлений всесоюзного масштаба. По численности некоторые его региональные организации могли бы соперничать с крупными религиозными... А начало делу положил вскоре после кончины Иосифа I ленинградец И.П.Иванов. Называлось оно тогда "Союз энтузиастов", а с 59 г., получив базу во Фрунзенском доме пионеров Ленинграда, преобразовалось во "Фрунзенскую коммуну" (отсюда - "Коммунары"). Игорь Иванов, Фаина Шапиро и С° выработали его основные принципы, прежде всего "сборовскую методику." Цитирую коммунарское Евангелие - книгу С.Л.Соловейчика "Воспитание творчеством":
"Коммунарскую методику невозможно разложить на "как" и "что" - каждый отдельный элемент вызывает недоверие, пока не увидишь, чем он подкрепляется. Надо увидеть, как одна идея вытекает из другой, понять, почему один приём невозможен без другого, и заметить, что любое явление можно рассматривать и как причину и как следствие."
"Результат - вот он, налицо, его достигает каждый, кто точно следует методике, это теперь бесспорно. А вот понять... Ничего удивительного: искусство легче перенимается, чем понимается."
До сих пор суть этого искусства не удалось ни только как следует формализовать, но и просто внятно объяснить. Никому - и Соловейчику в том числе. Но параллель с искусством - это уже "тепло", хотя само слово лучше понимать по-средневековому, как "творческое ремесло". Вот оружейник, он по творчески переработанным отцовским методикам изготовляет чудесный кинжал - потом он отдаст его купцу, рыцарю или просто бандиту, и начнёт творчески изготовлять следующий. Мастер не думает о конечном результате своей возвышенной деятельности. А вот коммунары: "целью сбора является форсированное создание коллектива." "Воспитывать - это значит учить детей лучшей жизни... не рассказывать о лучшей жизни, а показать им эту лучшую жизнь, причём не со стороны, а так, чтобы они сами были действующими лицами этой новой жизни... создать вкрапления лучшей жизни в обычную..." Итак, усилиями специально и тщательно подготовленных "комиссаров" для некоторого количества ребят создаётся "вкрапление лучшей жизни" N-ное количество дней коммунизма, или ещё как-нибудь назовите этот карнавал. Они же говорят коротко: "сбор". Количество дней определяется запасом энергии, мощностью двигателя. Теоретики сознательно противопоставляют сбор нормальному существованию людей, именуя последнее "разреженным". А что на выходе? На выходе имеем сформированный сборами, в том числе коммунарскими летними лагерями, которые суть ни что иное как длинный-длинный сбор - коллектив, в котором ребята: да, умнее, да, искушеннее в разных искусствах, да, по человечески относятся друг к другу и к человечеству в целом. И это прекрасно. Здесь мы подходим к объяснению того, почему коммунарство так мало известно исследователям общественной жизни СССР, и почему оно так долго процветало, не навлекая на себя особых репрессий, а порою и захватывало города или центральные издания. Здесь не было мимикрии, ибо не может быть мимикрии там, где нечего прятать...
Что кроме сбора вышло из Питера конца 50-х? Красные галстуки, обламывавшие антаресовцев и вообще нормальных людей. Зелёные рубашки и будённовки. Коммунарские аналоги тоталитарных приветствий: "Смело и гордо вперёд!" - "Победа во что бы то ни стало!".Законы и ритуалы: "Жить для улыбки друга", "Закон круга", "Огонёк" и пр. Коммунары считали себя марксистами но Маркса читали крест накрест. Иначе им трудно было бы сохранять невинность первоклассницы во всех социальных вопросах. Зато - нажимали на психологию.
Исторические вехи таковы: 1962 - 1-й "клуб юных коммунаров" при "Комсомольской правде". Летом того же года под эгидой нашего любимого ЦК ВЛКСМ учиняется коммунарский сбор во всесоюзном пионерлагере "Орлёнок", там формируется основной рассадник.
На этой волне численность движения достигает нескольких сот тысяч "подопечных", "коммуны" открываются в административном порядке. Говорят, в Средней Азии комсомольцы поспешили объявить коммунарскими целые районы.
Поспешили.
Последнее, что успела Фрунзенская коммуна -издать свою историю, она же манифест - в "Юности" - а потом погрязла в раздорах. Инициатива перешла к москвичам во главе с вышеупомянутым Симой Соловейчиком, которого уважительно называли Сен-Симоном. Его окружали такие люди, как молодой Ричард, который был тогда ещё не Ричард, а знаменит был гордой фразой, брошенной в комсомольские вафельники ЦК: "мы не комсомольцы, мы коммунары." (Жаль, что мы с ним тогда не познакомились). В это время, с одной стороны, нарастает раздражение властей против проявляемой коммунарами независимости, с другой - появляется размежевание в их собственной среде. Но до поры до времени все, от интеллигентного клуба "Каравелла" писателя Крапивина до военизированных отрядов Волкова в Туле (разгонявших крестьян на рынках и маршировавших по Москве с автоматами - вручать цветочки Тяжельникову) - все они держатся в общем ритуальном кругу. Тем более, что появляются претенденты на роль ЦК: в 1974-75 гг. пара молодых журналистов организуют под сенью интеллектуального авторитета Соловейчика и при "Комсомольской правде" "комиссарскую бригаду" - Комбриг, по весьма оригинальному принципу: они собирают в редакцию авторов самых интересных писем. 70% оказались с "5 пунктом", не менее 40% успели отдохнуть в дурдомах.
...А сейчас меня, вовсе не знакомого ни с историей, ни с идеологией движения, отослали в зал, полутёмный и полный людей. Группами по 5-6 человек они сидели на полу. Все о чем-то живо дискутировали. Спрашиваю:
- Ребят, а где Саша Фурман?
- А какой это отряд?
Пожимаю плечами: "Отряд? как в пионерах, что ли - или как на зоне?" В конце концов мне указывают на одну из кучек, а там - натурально Фур, только хаэр у него ещё длиннее, чем у меня.
- Привет!
Никто меня никому не представлял, тем не менее появление совершенно незнакомого чувака в пиджаке из кожзаменителя воспринимается так спокойно, как будто бы я только 5 минут назад отходил покурить. Постепенно врубаюсь в структуру: оказывается, вся масса (ок. 150 чел.) разделена на отряды чуть меньше школьного класса. В каждом, присмотревшись, можно выделить пару-тройку активных личностей нешкольного вида. Это, надо понимать, комиссары. Но между прочим, с определением я лажанулся. Например, в нашем отряде очень клёвая герлуша, основная помощница Фура, оказалась не из Комбрига, а местной десятиклассницей, быстро усвоившей правила игры. Каждый отряд в свободной дискуссии готовил спектакль: небольшую комедию дель арте на тему "школа будущего". И скажу я вам, государи мои, что глядя на развертывавшиеся одно за другим представления, я позабыл все свои недуги и обиды. Такие импровизации могли бы показать ребята из театральной школы-сту -дни - но из обычной подмосковной?
Восхищаясь, я сидел в своём углу - и здесь картина легко и беззвучно, как в балете, переменилась. Группы слились в большой общий круг.
Ко мне подошла какая-то подруга: "Давай с нами!"
Меня втолкнули в круг, и тут же на мои плечи легли руки рядом стоящих, и сам я оказался обнимающим их, и всё сооружение начало ритмично раскачиваться в такт исходящему из центра гитарному перезвону. Время от времени полумрак разрывали фотовспышки.
В центре же стояли с гитарами двое, похожие на эльфов - хрупкие и очень красивые: девушка с роскошным вьющимся хаэром и черноволосый парень в джинсовом сьюте. Они выдавали сопровождение и запевали, дальше круг узнавал песню и качаясь, подхватывал.
Кроме меня, потому что из этих песен я слышал от силы пару: "Возьмёмся за руки, друзья" Окуджавы и "Свечи":
Ночь притаилась за окном,
Туман рассорился с дождём,
И в непробудный вечер, в непробудный вечер
О чём-то дальнем внеземном,
О чём-то близком и родном
Сгорая, плачут свечи.
В центре действительно горели две большие свечи. А песню я знал благодаря Людке, солистке нашей училищной рок-команды КРИС, но её манера пения, особенно в подъезде, была - как бы это точнее сказать? - несколько более ажитированной, как будто бы она не про свечи пела, а про нашу зам-директора училища.
Ненавязчиво въехал я в первый коммунарский закон - закон песни. Во время пения нельзя разговаривать, вообще отвлекать ближнего. А когда попели, за окном уже стемнело. Юра Велтонен из "Комсомолки" - маленький, подвижный, в красном галстуке (что за маразм?) и в будённовке (а это уже по-нашему) - распорядился сесть на пол в кучу, что и было исполнено с радостью, потому что многие уже обламывались от усталости, и просто ложились, пристроив голову на коленях у соседей. Я сначала сидел менее удобно, но потом обо мне позаботились незнакомые девушки. Подобные отношения навевали мысли о Вудстоке, о детях цветов. Имел бы я тогда больше житейского опыта - вспомнил бы баптистов, только у коммунаров было не в пример веселее.
Пошёл разговор о разных коммунах, о прошлом, о традициях. Когда наконец романтические темы оказались исчерпаны, нас разогнали по отрядам в классные комнаты. Начался т.н. "Огонёк": итоги дня, планы, серьёзная деловая часть в узком кругу. Мой друг детства поставил перед отрядом проблему: как организовать жизнь современной школы на коммунарских началах, и каждый ораторствовал и фантазировал на втором дыхании (дело шло к полуночи). Я хотел было обломать им кайф парой ехидных вопросов: а как, мол, посмотрит калининградское гороно на ваши проекты? - но потом решил, что не стоит быть говном, когда людям хорошо. В конце концов, я их гость.
Ночью это было всё что угодно, только не советская школа. Отрубившиеся валялись в классах на раскладушках: там было темно. А в коридорах горел свет, но там тоже, как в нашей гор-боль-нице, лежали на раскладушках люди. Где ж они насобирали столько спальных агрегатов? В местах для курения висел смог, как в кабаке, особенно на 3 этаже, где в пионерской комнате, приспособленной под редколлегию экстренной сборовской газеты, с ходу печаталось, проявлялось, сушилось, клеилось всё, что завтра... то есть сегодня утром уже должно было висеть на стене.
- Ну ладно, - задумался я, привалившись к стене и надуваясь беломорным дымом, - А как я завтра пойду встречать Гришку?
Все попытки выяснить, кто во сколько встает, у кого есть будильник, и как мне не проспать 7 утра, уткнулись в глухую стену: коммунары не ворочали ни мозгами, ни языками. Тогда я нашёл варварское средство: выставил раскладушку под открытое окно, откуда с завываниями втор-гался холодный ветер, и лёг без одеяла, рассчитывая, что отключиться больше чем на час в таком ледяном аду всё равно не удастся. Просыпаешься - вздрагиваешь - смотришь на котлы - и отрубаешься снова. Тем более, что где-то на этаже еще начинают петь. Раза три неизвестные доброжелатели пытаются меня накрыть - я спугиваю их рявканьем: "Жарко мне!!"
А в 7 утра школа в серой мерзости дождливого рассвета предстаёт городом после чумы. Остались в живых только пара человекообразных в пионерской комнате. Ползу, ругаясь, по коридорам I этажа, перешагиваю через тела и дёргаю каждую оконную раму. Дверь, естественно, на замке, а окна наглухо заколочены гвоздями. Где же выход из коммунистической ловушки?
Что ж - поднимаюсь на 2 этаж, нахожу незаколоченное окно и перекрестившись, выпадаю из него в осеннюю грязь.
Потом тащусь под дождём на станцию. Там сижу, кутаясь в свой кожзаменитель, целый час, и вспоминаю всех знакомых блядей с ихними матерями, пока не убеждаюсь, что никакого Грини в Калининграде не было и не будет. Пустое возвращение в школу становится неизбежным.
И здесь Фортуна, которая не член, повернулась ко мне первый раз не залупой: первый, кто приветствовал меня в столовой очнувшегося здания, был комиссар Антареса по пропаганде. Он уже хавал котлеты с гречневой кашей в компании Велтонена (Вела, по коммунарской сокращённой кличке). Я с удовольствием к ним присоединился. А потом телемское аббатство принялось за утренний туалет.
И дома-то у себя современный плейбой не слишком любит наводить порядок: мама вымоет! - а здесь презренная, не-мужская по-восточным понятиям работа была организована так мило и весело, что мы и не заметили, как включились в "коллективное действие" (хэппенинг). Таскали, выметали что-то... уборка плавно перешла в следующий день сбора. Песни, полузабытые игры из детства, и вдруг резкий переход - в историю иконописи на Руси, которую вдохновенно разъясняла на слайдах интеллигентная дама.
- А вот к нам гость!
Команда рассредоточилась по стеночкам, а в середину зала в сопровождении Вела и других "вождей" вышла очень клёвая подруга лет 20 с чем-то, я её опознал ещё до официального представления: когда-то она по ТВ выступала. Да, именно она делила с Велом "консульство" в Комбриге.
Когда пипл кончил выражать ей свою радость, она подошла к нам с Гришей, и мы, стоя у окна, закурили хороших сигарет.
- Затрахал уже Беломор, - обрадовался я, - Ну, Гриша, здесь такие дела крутые - как у хиппи в Америке.
Может и не совсем слово в слово, но стиль своей рецензии я передаю точно. Нашу собеседницу это шокировало, а тут ещё Григорий атаковал ее вопросами:
- А зачем это всё? А какова ваша конечная цель?
Она пыталась что то объяснять, но получалось у неё это примерно так же хорошо, как у меня по пьяни - петь. Поэтому после её бегства (под благовидным предлогом) мой учёный друг имел полное право заявить:
- Нету здесь никакой цели. Сахарная водица для страдающих половым бессилием (Это был вообще его любимый полемический оборот).
Чтобы не обсуждать свои серьёзные дела у всех на виду, я предложил пройтись к станции, купить яблок, благо дождь уже кончился. По дороге у нас выявились серьёзные разногласия, как у Пальмиро Тольятти с Мао Дзе Дуном. Только теперь я понял, насколько глубоко коренится гришино неприятие террористической романтики, которую пропагандировал Звездочётов.
- Красные бригады, - сказал он прямо, - Это убийцы.
А для меня тогда и "бригадисты", и РАФ ходили в героях, и я стал возражать: "Они же буквально следуют марксистской теории."
- Да, конечно, к исходной теории они ближе, чем изображают шулера в "Литературной газете". Но кто тебе сказал, что теория важнее людей? А? Люди-то их теории не хотят!
... Я молчу. Для нас это нечто новое. Он засыпает в сумарь плоды калининградских садов.
- И если хочешь знать, - заканчивает он неприятный разговор, - Я очень уважаю еврокоммунистов. Ведь истинна та теория, которая работает, а работает сейчас скорее еврокоммунизм, чем анархизм.
Что-то в моих убеждениях тогда надломилось. И хотя я ещё не раз борзел по поводу очередных "акций" РАФа, и ссорился из за этого с отцом, но всё-таки в глубине души от Гришиных слов остался осадок.
Мы возвращались в школу - но не успел мой грязный шуз переступить порога, как в плечо вцепилась чья-то крепкая рука.
- Вы из Антареса? - спросил незнакомый мужчина.
Вид у него был слишком интеллигентный для опера, поэтому я спокойно признал свою парт-принадлежность и проследовал за ним в маленький кабинет, где сидела ещё женщина средних лет. Гриша нас сопровождал. Оказалось, что теперь Антарес в гостях у местных учителей.
- Знаете, - улыбнулся мне внезапный знакомый, -когда мне сказали, что вы "радикал", я почему-то подумал, что вы будете агитировать бить евреев, и несколько испугался. То есть меня вами напугали. Но при виде вашего товарища ко мне вернулось душевное равновесие.
Мы рассмеялись над этим прологом, затем рассказали кое-что о себе и выслушали кое-что о них. Помнится, тогда их концепцию жизни и воспитания я расценил как беспартийный либерализ, но теперь, конечно, совсем иначе взглянул бы на самоотверженную деятельность этих подмосковных подвижников, проповедовавших в советской школе вечные нравственные законы. Рисковали они куда больше, чем мы со своим уличным хулиганством - когда, например, объясняли старшеклассникам, что военное училище - это начало карьеры профессионального убийцы (1977 год!) Обменялись впечатлениями и о коммунарах. Они сразу же заявили, что униформа отдаёт фашизмом: галстуки, рубашечки, будённовки.
- Как так? - удивились мы. Для нас, наоборот, главными недостатками Комбрига были бесхребетность и нерешительность. Мы тоже любим форму - разве ж мы фашисты? Просто есть хорошая форма, коммунистическая, и плохая, фашистская - или эти дебильные галстуки, над которыми будут дети на улице смеяться. Нам печально кивали, и мы поняли, что здесь никого даже Гришиным красноречием не переубедить. Но расстались дружески - обменялись телефонами, обещали приглашать друг друга, если будет что интересное и вернулись на карнавал.
А тот уже близился к закату. Темнело, и устало счастливые школьники с элитарными московскими комиссарами во главе вышли на улицу, чтобы вместе идти к поезду. "Споём!" И в 150 глоток под гитару грянули: "Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут!" Я от счастья чуть не прослезился - наша песня! А "случайные прохожие шарахались в неотложки" при виде такого шествия. Их можно было понять.
- Ну что? - гордо повернув лохматую голову к компаньону, спросил я, когда песня кончилась, - Кто на Комбриг катил баллоны?
- Не спеши, дорогой, - с улыбкой отвечал Гриша.
И точно, как в насмешку, следом за любимой песней те же полторы сотни глоток, только без наших двух, затянули: ...о Боже! - "Взвейтесь кострами, синие ночи."
Я отошёл в сторону. Мне стало стыдно. А Гриша безжалостно догонялся: "Ну как, не хочешь ещё спеть революционную песню "Жил-был у бабушки серенький козлик"?"
