МАЛЬЧИКИ-МАЖОРЫ
"Им хочется, бедным, в Майами или в Париж. А Уфа, Свердловск — разве это престиж?" Мажоры — социальный тип, так метко определенный Шевчуком, поначалу поддержал рок-движение 80-х, поскольку его ритмы и имидж были несомненно более модными и современными, чем МАШИНА или РОССИЯНЕ. Однако бардовская струя nqr`b`k`q| ему принципиально чужда, и такие группы как ДДТ или ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ не вызывали у него своим "народничеством" ничего, кроме раздражения. Несовпадение вкусов стало явным после того, как нам была предложена для проката московская группа ЦЕНТР. Как ни странно, первый ее концерт, еще в клубе "Рокуэлл Кент", прошел почти удачно, потому что аппарат ставил знаменитый Мура, и в зале не было слышно ни единого слова за исключением обмена репликами между Мурой и вокалистом ЦЕНТРА В. Шумовым по поводу профессиональных качеств оператора за пультом и (алаверды) музыкантов на сцене. Но на следующий концерт аппарат ставил уже Володя Ширкин, отличный звукорежиссер, работавший с Градским. Соответственно, под "волновую" музыку ЦЕНТРА мы узнали от Шумова, что "звезды всегда хороши, особенно ночью", озаботились вместе с ним вопросом: "Где же ты, мальчик в теннисных туфлях? Быть может, у моря ты кушаешь фрукты?" и поддержали антивоенный призыв "мама, мама, я не верю в неизбежность катаклизма; мама, мама, будь активной и уйдет радиАктивность". И если для Троицкого эта группа ассоциировалась с какими-то модными новациями* (*См. Рок-разговор — Юность, 1983, № 5.), то для большинства слушателей, воспитанных Высоцким и Гребенщиковым — с тем самым, что ежевечерне изливало на нас телевидение, только в "примодненной" упаковке.
По мере того, как разворачивались репрессии, становилось ясно, что разногласия наши не только эстетические. В принципе, мальчик- мажор готов был (до определенного предела) отстаивать свои представления о красивой жизни против старого мажора, находящегося у власти (отсталого и немодного). И даже идти на определенные жертвы, в надежде на то, что в свое время настанет и его черед сменить папашу у руля. Но — на очень определенные, так чтобы они не затрагивали сытого существования в окружении дорогих вещей. В принципе, ничего страшного в этом нет: кто вправе требовать от человека, чтобы тот с улыбкой на устах ходил на допросы? Однако, как говорил наш кумир 70-ых Э. Че Гевара, "уставший имеет право на отдых, но не имеет права считать себя передовым человеком" — наши же модные мальчики, как ни в чем не бывало, претендовали на роль лидеров. Как только Андропов поднял планку риска много выше допустимого для них предела, вашему покорному слуге был предъявлен ультиматум: прекратить подпольную деятельность, которая-де ставит под удар всю советскую рок-музыку, и идти на компромиссы. Мы никогда не были противниками компромиссов (см. выше рассуждение о том, почему мы предпочли рок- движение диссидентскому), сотрудничали и с комсомолом, и с профкомами — но тут не могли удержаться от вопроса: как, собственно, ребята представляют себе компромисс с официальной линией, направленной на полное уничтожение рок-музыки как жанра?
Тогда, в 83-ем, не получив ответа, мы расстались с поклонниками ЦЕНТРА далеко не друзьями. Позже нам будет дан исчерпывающий ответ в письменном виде(см. главу "В птичнике у Пегги").
Между тем, "мажорный рок" — ВИА в стиле "новой волны" 80-х — стал явлением если не культуры, то во всяком случае истории, особенно в Ленинграде, где местные КГБ и обком ревниво оберегали свою рок-резервацию от закрытия.
HAPPY BIRTHDAY
На протяжении 83-го года основной концертной базой Подмосковья был Зеленоград, где студенты МИЭТ и физики из местных "ящиков" во главе с В. Манаевым (тем, что любил булочки) облюбовали под сэйшена опорный пункт охраны порядка.
Зеленоградцы сильно интересовались панк-роком. До них доходили bnqrnpfemm{e рассказы о летнем "съезде советских панков" в "Салуне Калифорния", куда МУХОМОРЫ принесли торт, дабы человек, который совершит с этим тортом половой акт и кончит, был признан лучшим панком Советского Союза. (Поскольку закуски не хватало, торт кто- то съел до начала испытаний).
Но для такого жанра не подходил даже опорный пункт. Погуляв по окрестностям, МИЭТовцы обнаружили избушку на курьих ножках, значившуюся по всем документам как снесенная. А в избушке — комнату человек на 70 с большим столом, которую местная бабка-Ежка сдавала молодежи под банкеты. С бабкой договорились: объяснили, что у хорошего человека день рождения. Именинником был назначен ваш покорный слуга, который таким образом родился на два месяца позже природного срока.
Дорогу из Москвы знало двое абсолютно доверенных людей. Они вели остальных через заснеженные, буераки и пейзажи, напоминающие "зону" у Тарковского. Между тем гостей уже поджидали 3-х и 5- литровые банки с нарисованными от руки этикетками "Херес", "Сухое" и даже одна "Водка" (это как раз то, чем инженеры-физики должны протирать электроды. Интересно, чем они их на самом деле протирают?). Кроме того — черный хлеб по 12 копеек, соленые огурцы россыпью и банки с килькой. Как видите, подпольная музыкальная мафия, на поимку которой за неимением более подходящей дичи был брошен весь московский ОБХСС, просто купалась в роскоши. В углу Женя Морозов приводил в порядок неказистую аппаратуру местной дискотеки.
Надо признать, у ДК она работала как часы, и эта группа выступила с воодушевлением, несмотря на трагический инцидент, когда Свинья, желая привлечь внимание коллеги, швырнул из-за стола в ДеКовского вокалиста огрызок хлеба, а Морозов не нашел ничего лучшего как вернуть долг открытой банкой их-под килек, которая нанесла ущерб очень многим, но не Свинье. Столкновение было ликвидировано Леликом, так же как и следующая драка между сыном миллионера и Михаилом Сигаловым, ныне крупным эстрадным журналистом , издателем журнала "Метал совок" (это, якобы, "Метал хаммер", но написано в нем про Малинина), а тогда члена редколлегии "Уха". Свинья разбил Сигалову очки, за что получил от Лёлика по шее. Оказавшийся в числе гостей драматург Виктор Славкин был очарован антуражем и особенно скандинавским викингом в иностранном свитере с надписью на ломаном русском языке "Да будет мир человечества во всем мире", который вежливо отвел Славкина в сторону "поговорить об искусстве" и поинтересовался: "Вот вы из прессы (Славкин работал в "Юности"). Вам тут не сообщали, как у нас на Самотеке одного кента замочили?" Виктор Иосифович под благовидным предлогом заспешил обратно в "залу", где Свинья, Дима Зверский и некто Осел как раз играли "Нам все равно идти туда, где жопой режут провода". Как выяснилось позже, Лёлик искренне не имел в виду ничего дурного — просто хотел рассказать интересный случай для публикации.
УДОВЛЕТВОРИТЕЛИ доломали аппаратуру, и третья команда фестиваля — ЗЕБРЫ — играть не могла. Сильно рассердившись на Свинью за свинское поведение, я уехал в Москву без него. Последствия оказались неожиданными.
В воскресенье, переночевав в общаге МИЭТа, наши ленинградские друзья на волне студенческого энтузиазма решили продолжить гастроли, и облюбовали для этого диско-бар в центре Зеленограда, где обычно проводили вечера отдыха местные гэбешники, довольно многочисленные в режимном городке. Вскоре оттуда на всю площадь раздались веселые песни гражданской войны. Собрался народ, Ленинградцы спокойно доиграли, лишь в самом конце появился местный участковый со словами: "Я слышал, что тут громко ругаются матом". Nm взял в одну руку Свинью, а в другую — Зверского, и поволок их ввытрезвитель. Тут как раз приехал Литовка за своим усилителем: он догнал удаляющуюся троицу и, выкупив панков за 10 рублей (по пятерке на пятачок), приказал им немедленно убираться в Ленинград и там ложиться на дно.
Литовка уже знал, что в Москве произошел крупный скандал: МУХОМОРЫ устроили на репетиционной базе ДК в МИСИСе сэйшен с приглашением иностранной и советской прессы. Я очень резко возражал против такого "засвечивания" — в результате рассорился и с МУХОМОРАМИ, и с Женей Морозовым. База действительно накрылась, но я ожидал последствий более скорых и резких.
Замечу, что в нашей практике существовало странное по нынешним временам правило: людей "из-за бугра" мы избегали не меньше, чем людей "от Галины Борисовны", твердо усвоив, что за первыми всегда появляются вторые, и появившись, так просто уже не уходят. Думаю, что это правило спасло если не жизнь, то свободу многим из нас. Ведь дела, в которые оказывались замешаны иностранцы, ГБ раскручивала до конца самостоятельно.
"В понедельник, проснувшись с похмелья", как поется в народной песне... По Зеленограду заездили "волги". Московское начальство подняло на уши местные первые отделы: что тут у вас происходило на выходные? Прислали специальную "волгу" за несчастной бабкой, которая путано объясняла что-то про день рождения и песни Высоцкого (вроде бы, пропетые ей неизвестными ребятами, с которых она никаких денег, конечно, не брала). Бабка никак не могла увязать проблемы государственной безопасности с обычной пьянкой, на ее взгляд ничем не более замечательной, чем тысячи предыдущих у них в деревне со времен отмены крепостного права. Узнав про второй концерт Свиньи — воскресный — майор из Москвы перешел на типичный панковский лексикон (насчет жопы и проводов). А виновник торжества мирно отсыпался в конспиративном хлеву города Ленинграда.
CLASH
В январе 84-го арестовали Литовку. Последнее время он болел: пробыл три недели в больнице, потом съездил на родину в Волгоград и по приезде в Москву оказался в "Матросской тишине". Погорел он на мелком (как тогда казалось) нарушении "техники безопасности" — годом раньше при организации концерта в клубе Моспроекта передавал деньги в присутствии третьего лица.
Тоня некоторое время скрывалась, но по концерту в ДК Русакова на нее ничего не накопали и оставили в покое.
Взялись за вашего покорного слугу; я оказался на некоторое время в центре внимания. Неприятное, доложу вам, положение. Дней через пять после ареста Литовки меня начали "призывать в армию" самым экстренным образом, несмотря на полное отсутствие юридических оснований. Специально приставленный к этому делу капитан из военкомата честно признался моей матери: "Что вы хотите — мне из-за него каждый день и даже ночью домой звонят". Затем поступило приглашение от Л.Ф. Травиной. В течение некоторого времени я его игнорировал, требуя повестки, оформленной согласно УПК. На очередной телефонный звонок разъяренного моей наглостью сотрудника ГУВД пришлось ответить: "Тон вашего разговора окончательно убедил меня, что вы не тот, за кого себя выдаете. Советская милиция так со свидетелями не разговаривает". За этим последовало официальное приглашение и несколько поездок на ул. Белинского, где Травина убеждала меня (свидетеля) в том, что я перепродавал билеты на концерт ВОСКРЕСЕНЬЯ, а я в ответ ... см. брошюру В. Альбрехта. Чтобы разнообразить наше общение, эта особа — обычная советская женщина средних лет, каких сотнями можно bqrperhr| в очередях — устроила две экскурсии. Один раз отвела меня в кабинет своего начальника, подполковника, где сидел еще один мужчина в штатском, периодически вспоминавший "день рождения на даче". Кстати, хозяин кабинета в ответ на мой вопрос: "Как можно так обращаться с музыкантами?" — ответил замечательной фразой: "Для нас они не музыканты, а преступники". Вторая экскурсия привела меня в тюрьму, где находился Литовка. Если Травина рассчитывала на эмоциональное воздействие, она его добилась — увидев, в каком состоянии находится Володя, я стал относиться к ней не как к противнику, а так, как относились к эсэсовцам солдаты, первыми ворвавшиеся в Заксенхаузен или Майданек (с той лишь разницей, что Литовку никто не собирался освобождать*) (*В. Литовка вышел из тюрьмы тяжелобольным человеком и вскоре вновь оказался в больнице.). Когда позднее в зале суда я увидел Лешу Романова, это чувство только усилилось.
После этого практически вся студенческая группа вечернего отделения истфака МГПИ, где я учился на 5 курсе, была вызвана в один день на допрос по поводу моей скромной персоны. В этот момент я (сам того не подозревая) на несколько дней превратился в обвиняемого, и был бы немедленно арестован, если бы операция в МГПИ дала хоть какую-нибудь зацепку. Но и в луяшем случае из-за паники, начавшейся в институте (далеко не самом либеральном в Москве), я мог лишиться диплома. Тем, что этого не произошло, я обязан профессору Владимиру Борисовичу Кобрину, который тогда, впрочем, еще не был профессором и сам находился в очень сложном положении. Кстати, в кожвендиспансере, где я работал, не только не попытались отделаться от "врага народа", но сами предложили помощь. Поэтому сегодня мне забавно слышать, что преподаватели "были вынуждены" ставить двойки неугодным — по политическим соображениям — студентам, а журналисты — печатать статьи типа "Рагу"... Наверное, и Травина могла бы сказать в свое оправдание нечто в том же роде.
Возвращаясь с допроса, я ловил себя на мысли: а что если бы мне на работе приказали выдать здоровому человеку фальшивый результат анализа — что он болен сифилисом или гонореей? Наверное, я не стал бы этого делать И если бы пришлось увольняться — уволился.
Кстати, одним из самых полезных моих консультантов в те мрачные времена был офицер милиции — молодой следователь нашего РУВД, который любил рок и вовсе не хотел, чтобы всех музыкантов пересажали.
Жизнь продолжалась. В ближайшем Подмосковье мы удачно провели концерт группы ОПЫТНОЕ ПОЛЕ — и далее вместе с Тоней приступили к "раскручиванию" БРАВО. Сейчас довольно трудно объяснить , что привлекло в этом ансамбле поклонников Майка и Свиньи — однако весной 1984 восхищение им объединило все рок-фракции столицы. Раскованность, обаяние и удивительный голос взбалмошной девчонки, называвшей себя иностранным именем Иванна Андерс, плюс "волновая" музыка, впервые в наших окрестностях исполняемая прилично все это составило такой яркий контраст окружающей действительности, что многие интеллектуалы всерьез сравнивали БРАВО с АКВАРИУМОМ.
"МОЙ ЧУДНЫЙ МИР!"
Как раз накануне Лёлик женился. И сказал: "Надо бы мне сводить жену на приличный концерт. Без мата, без драки, без милиции". — "Как по заказу, — отвечал я, — милая девчушка поет лирические песни".
У входа в клуб маячил бывший Тонин ассистент, некто Антон; в последнее время он вел себя довольно подозрительно, и я старался ecn избегать. Но сейчас он приветствовал меня как лучшего друга: "Слушай, продай штук 15 билетов". — "Разве тебе их не давали?" — "Ну, замялся он. — Тогда я не взял. Думал, что не пойду. А сейчас понадобились".
— Знаешь, — спокойно отвечал я, — у меня сейчас билетов нет. — Узнаю в ДК, если есть — вынесу".
Естественно, выносить я ничего не собирался (впоследствии все подозрения относительно этой личности подтвердились его письменным доносом и показаниями в суде). Да и не до Антона было. В толпе, заполнившей фойе, меня поймала Тоня и, указав взглядом на двух спортивного вида мужчин, прошептала: "Вон те, один в "аляске" — из конторы".
— Это к лучшему, — успокоил ее я, — пусть послушают группу, в которой нет ничего криминального. Отвлекутся.
В зале сидели на всех подоконниках, на ручках кресел, только что не друг у друга на головах. Оказалось, что деятель комсомола, оформлявший нам бумаги на это мероприятие, не удовольствовался своим "законным" гонораром, напечатал в свою пользу еще несколько сот билетов. Это-то нас и спасло.
Вначале показали короткометражные фильмы "Иванов" (из жизни АКВАРИУМА) и "Шесть писем о бите", где юный Макаревич и седовласый профессор Игорь Кон рассуждали о том, что еще находятся в нашей стране некультурные люди, которые не дают молодежи слушать современную музыку. Я поглядывал на человека в "аляске": он со вниманием приобщался к культуре. Затем подняли экран, и пока гитарист БРАВО Е. Хавтан и его группа настраивались, на сцену в качестве конферансье выскочил Леня Агранович. Видимо, Иванна произвела на него сильное впечатление, так что он уже не мог не показать себя героем. Не найдя ничего лучшего, он продекламировал стихи МУХОМОРОВ. Тоня показывала ему из зала кулак.
Потом начался-таки концерт. Лёлик, сидевший рядом со мной, слушал без особого энтузиазма: "Песенки какие-то детские". В этот самый момент Иванна запела "Белый день":
Он пропоет мне новую песню о главном
Он не пройдет, нет, цветущий, зовущий, славный,
Мой чудный мир!
и при словах "чудный мир" из-за кулис выскочили люди в милицейской форме, и с ними один в штатском с рупором: "Всем оставаться на местах!" "Пора скштать", — приговаривала Тоня, пробираясь сквозь паникующую толпу. Я подбежал к окну. Вокруг клуба стягивалась милицейская цепь — пригнали оперативный полк. Потрясенный народ с балконов окрестных домов наблюдал происходящее.
К дверям ДК подъезжали автобусы, газики, спецмедслужбы, какие- то запорожцы. В них бравые стражи порядка швыряли всех, кто находился в ДК, без различия пола и возраста. Видимо, ставился целью "полный охват аудитории", как при голосовании за нерушимый блок коммунистов и беспартийных.
Однако искусствоведы опять не учли малость: комсомольский задор нашего официального покровителя. ДК оказался переполнен по меньшей мере вдвое. Посадочных емкостей не хватало. Толпа выливалась наружу с непобедимым Леликом во главе, который расчистил дорогу и для Тони.
В результате все организаторы концерта оказались на свободе. А в автобусах и спецмедслужбах — поехали музыканты и зрители. Наученные горьким опытом, первые не реагировали на самые умильные просьбы признать получение "хоть десяти рублей" гонорара. Из допросов зрителей не родилось не единой зацепки для возбуждения scnknbmncn дела (кроме ссылки все на того же неуловимого кавказского джигита в клетчатом пиджаке). Наши опекуны устроили прекрасную агитацию за власть Советов. Лучшей не обеспечил бы и Сева Новгородцев, вздумай он конспиративно приехать на один чудесный мартовский день в Россию, когда на просторах ее начинался севооборот.
Операцией "БРАВО" ведал А.Н. Федулов из ГУВД, на сей раз Мосгорисполкома. Не обнаружив улик, он начал дергать менеджеров, надеясь, что те расколятся сами. Что ж — Артур Гильдебрандт, бывший администратор СЕЩЕНИЯ и ФУТБОЛА, предложил ему чистосердечное раскаяние в получении с концерта то ли ста, то ли двухсот тысяч рублей. Тоня рассказывала о работе на "скорой помощи". Я упражнялся по книге Альбрехта. Последнее слово все же осталось не за нами. "Что ж, — сказал наш интервьюер, — группа БРАВО, может, и будет выступать, но без солистки".
А у солистки, надо сказать, был обнаружен чей-то чужой паспорт, в который она вписала что-то дурацкое — вроде "Иванна Андерс, датско-подданная". Счесть это изделие документом можно было только после основательной порции циклодола. Тем не менее Иванну-Жанну в течение более чем полугода перевозили из одного застенка в другой — из тюрьмы на экспертизу, с экспертизы обратно в тюрьму, чтобы отыграться на ней за проигранную партию.
Может показаться, что расправа над БРАВО и подобные акты бессмысленной жестокости объяснимы только маразмом системы и осуществлявшие их люди сами не ведали, что творили. Ничего подобного — они выполняли четкий и по-своему логичный социальный заказ. "Детские" песенки Иванны были опасны не своим содержанием, а тем, что она нагло нарушала феодальную монополию ведомств, ответственных за "песенки", и должна была понести строгое наказание — как негр, зашедший в ресторан для белых, или крестьянин, объявивший себя дворянином. Чтоб другим неповадно было.
Пока Хавтана допрашивали на Петровке, мне предстояло посетить конкурирующее учреждение. Туда меня привезли на "Волге" из дома в 8 утра, достаточно точно проследив, когда объекту случилось ночевать дома. Сидевший за столом в кабинете приветствовал меня обычным нелепым вопросом: "Догадываетесь ли вы, зачем вас сюда привезли?", ожидая услышать ответ по Альбрехту ("Будет лучше, если скажете вы, иначе получится, что вам стыдно сказать"). Вместо этого я предположил, что речь пойдет о незавершившемся концерте — поскольку в одном из приехавших за мной ГэБэшников я опознал "аляску" с концерта БРАВО.
— Все ваши концерты закончились, — строго сказал человек за столом. Появились еще двое: один — седой, явно начальник, спросил, намерен ли я морочить им голову Альбрехтом. Я ответил, что оставляю этот метод для допросов в милиции, поскольку не верю, что такая серьезная организация в самом деле собирается устраивать политические процессы из концертов и дискотек, и кого-то за это сажать в тюрьму. Мне показалось, что они и сами не слишком-то довольны выполняемой работой. В течение четырех часов у нас происходила милая беседа, в ходе которой я решительно отводил все конкретные вопросы и не признавал ни единого факта своей причастности к чему-либо, в том числе к изданию журнала "Ухо" — зато всячески убеждал собеседников в том, что сам давно перевоспитался, в своей лояльности к строю и в безобидности рок- музыки для КПСС. "Между прочим, вы нас обманываете, — сказал одни из них. — Мы точно знаем, что "Ухо" печатается на вашей пишущей машинке". Я не мог отказать себе в театральном жесте. Дело в том, что сразу после концерта МУХОМОРОВ в МИСИС моя машинка была невзначай обменяна на аналогичную — ту, на которой сейчас я oew`r`~ эти строки — и пребывала очень-очень далеко. "Поедемте сейчас ко мне, — воскликнул я. — Я сам отдам вам свою машинку, и если на ней печатается "Ухо", подпишу вообще все, что угодно: и про билеты на ВОСКРЕСЕНЬЕ, и про дачу, и даже про иностранцев, с которыми ни разу не общался". После этого мне было, наконец, предъявлено прокурорское предупреждение о том, что деятельность гр. Смирнова входит в противоречие с советским законом. Это означало, что из кабинета я выйду своим ходом на ту самую улицу, по которой меня привезли.
