Глава 12.
«Революцию надо вершить в стремительном темпе: тот, кто устал, имеет право на отдых, но не имеет права считать себя передовым человеком»
Эрнесто Че Гевара.
Главу я открываю текстом «Наш чёрно-красный вторник», который делится почти посередине на два отрывка: первая часть – натуральный дневник, составленный по следам событий, вторую я дописывал в крэйзе летом 78 г.
Отрывок 1.
«Когда 8.1У удалось договориться с тов. Абаровым насчёт дискуссионного вечера «Идеальное общество», у всех было очень клёвое настроение. Художники (Звездочётов, Хипов и Фортунат) сразу же собрались на флэту у Хипова. Сбацали оформление к вечеру. Пейзаж после атомной бомбардировки, два портрета Элиса Купера, Христа. Всё в стиле поп и сюр. Помогали живописцам Кеша, он нарисовал остров в океане с надписью «Антарес купит», Лёлик, Гоша и др., так что с живописью было всё в порядке. После 12-го (дискуссия о внешней политике) мы с новыми силами взялись за «Идеальное общество». Я связался с профессором Куницыным и с Сергеем Иваненко из Академии Общественных наук, пригласил обоих. Пришлось возобновить контакт с группами Мишки Р. (1) и Гури. «Человек 25 – 30 приведу», - сказал Гуря. Ждите меня 24-го для переговоров.
22 апреля назначена точная дата акции, вторник 27-го. Время – 18.00. Место – ДК фабрики «Трёхгорка». Райком комсомола в лице т. Абарова принял горячее участие. Около полуночи Шуля поехал к Никите С-П. (2), чтобы пригласить его спеть. Никита перепугался, услышав звонок в дверь в такое время, но обещал приехать, если ничего не случится.
Примечание -82: естественно, не приехали ни Никита, ни Куницын, ни тем более человек из АОН.
23 апреля. Докладчиком от нашей хебры выдвинут тов. Гриня. Вечером у Юрая Хипова на Щемиловском собралось большое совещание: Костя Звездочётов, Серж Голицын, Феликс и др. Побеседовав, мы сообща взялись за написание большого воззвания (афиши) хиппового вида:
Братья и сестры!
Давайте посидим, поговорим о будущем. Молодежный клуб «Красная Пресня» проводит дискуссию на тему: «Идеальное устройство общества».
Адрес и время. Символы: серп и молот, знак Антареса (пацифик внутри 5-конечной звезды).
24 апреля. Мы с Хиповым окола часа дня вышли на Самотёку. У него в пакете лежали афиши. Возле пивной встретили Боба и Лёлика, и все вместе двинулись к Селезнёвской. По дороге присоединились Серёжка Соловьёв и Ко. Мы бродили по району и клеили афиши возле пивных, винных магазинов и в других местах скопления молодёжи. Вокруг афиш собирался народ, их читали, но спустя полчаса обычно срывали. Дольше прочих продержалось огромное воззвание возле 3-го меда – там в тексте все буквы «О» были заменены «хипповскими знаками». У кафе «Богатырь» мы распределились таким образом: двое клеили афишу прямо на кафе, а Боб бегал рядом и орал: «Хулиганы! Граждане, хулиганы листовки вешают!» Не удивительно, что толпа собралась быстро и в большом количестве.
Под вечер Соловьёв с ребятами на моторе уехали к себе, а Лёлик пошёл в «Богатырь» забивать столик для встречи с Гурей. Появился Гриша. Но Гури не было. Он так и не приехал.
25 апреля. Подготовка с успехом завершена. План сбора людей по 3-м группам:
№ 1 –у метро Новослободская с 17.00 – 17.20, ок. 40 чел.
№ 2 – у метро 1905 года, 17.40, 20-30 чел.
№ 3 – прямо у ДК, 20 – 30 чел.
Первую группу должны были вести Гриша, Костя и я, вторую – Шуля и Колбаса.
Примечание-82: новое появление Колбасы в наших рядах характеризует только поразительную наивность Антареса, т.к. этот юноша, хоть и стал студентом физфака, сохранил все свои школьные привычки. Единственное, что он сделал для клуба, – напечатал пачку фотографий собрания у Хипова, где Фортунат гордо держал портрет Ким Ир Сена, но в качестве бесплатного приложения вложил в эту пачку ещё и порнушку. Второпях я не просмотрел содержимого, сунул всю его работу в карман, а потом вручил солидным товарищам со словами: «Вот, посмотрите, как выглядит наш клуб!» Впрочем, особого обмана в этом заявлении не было.
Разумеется, ни на какое место встречи Колбаса не явился.
Мы с Фортунатом часов в 5 собирались съездить в старый клуб на пр. Мира за вещами. По дороге зашли в Шалман, пить не стали, но с помощью Лёлика призвали всех завсегдатаев принять участие в дискуссии, а перед входом в пивную повесили большую афишу. Потом поехали на проспект Мира, забрали книги, плакаты (штук 100) и кумач. На двери старого дома Фортунат изобразил углём целую поэму о нашей борьбе. «О нас ещё услышат» – написал он и оказался почти пророком. Потом он взял у меня последнюю афишу и взялся повесить её на 182 школе (что и выполнил). Я поехал домой. Поздно вечером штудировал «Государство и революцию». Поздно вечером позвонил Абаров и попросил до дискуссии зайти в райком.
27 апреля.
Часов в 12 прикатил в РК. Абаров сразу повел меня в кабинет 1 секретаря Позднякова.
-Что ж это вы, - сказал Поздняков, - Везде вешаете объявления, не проконсультировавшись с нами? Одно я видел на церкви.
Пришлось на всякий случай извиниться. А расстались вполне дипломатично: «собирайтесь, ребята, мы, наверное, тоже подойдём».
У Хипова ок. 15 ч. появился Фортунат, принёс красную материю и бутылку чёрной нитрокраски. Я сказал ребятам, что плакатов и транспарантов для уличного использования не нужно. Мол, зайдём в ДК, тогда и похипуем. Но знамя решили всё-таки сделать. Помогал нам хиповский сосед Стас, недавно вышедший из зоны. Мы вырезали кусок кумача, прибили к палке, разгладили утюгом, и Хипов нитрокраской (чёрной) нарисовал серп и молот + лозунг
VIVA CHE
Остаток материи Хипов взял себе на мантию, которую собирался одеть в ДК. Играла музыка. Под конец Стас сфотографировал нас на память и прочел краткое наставление о вреде венерических болезней.
Мы вышли на улицу.
Митрофанов нес флаг, Фортунат – сумку с плакатами и листовками, а также небольшой портрет Ленина, я – дипломат с литературой. Как опознавательный знак на мне висела фирменная бляха Антареса.
На Краснопролетарской Стас запел революционную песню «Вихри враждебные веют над нами». Так дошли до метро.
У метро заняли позицию под колоннами, ожидая соратников. Первым прибыл Соловьёв, с которым познакомились на расклеивании афиш. С ним еще человек 8 ребят из его района и ещё одна весёлая подружка лет 15. Прибежал Звездочётов в капюшоне, похожий на монаха. «Люблю анархистов!» – сказал Стас, знакомясь с нашим главным художником. Голицын, а с ним еще парень по имени Максим, у которого на спине (на куртке) был нарисован его собственный портрет, довольно похоже. Гриша привёл с собой целую шоблу.
Вдруг кто-то сзади взял меня за руку. Это была Г.Б. Башкирова – корреспондент «Литературной газеты» (3). Честно говоря, я не ожидал, что она приедет.
Когда состав определился, я дал отмашку флагом (взял его у Стаса и использовал как дирижерскую палочку). «Поехали!»
17.25. Рванули в метро, создавая лёгкую панику. Уже на перроне метро нас достали дружинники – в чём дело? Я их отмазал, и до 1905 года бригада (более 40 чел.) доехала без приключений.
И вот мы идём посредине метро «1905 год», люди с изумлением и с радостью нас приветствуют. Дипломат свой я к тому времени уже отдал Хипову. Настроение безоблачное. Поднимаемся по эскалатору. Открываем стеклянную дверь.
Тут-то и настают кранты.
Два короткостриженых парня хватают меня за руки, а третий вырывает флаг. И держит его с опаской, как главное доказательство. Всё метро оцеплено. Вокруг стоят чёрные «волги», а за ними – милицейские «канарейки». Вот двое ведут Фортуната, ведут Голицына, Соловьёва. Неужели всех?
Нет, те, кто шёл сзади, увидев «вязы», ломанулись в стороны. Опера за ними. Суета – а в суете Костя Звездочётов с невинным видом останавливается у стенда и начинает читать газету. Крики вокруг его не волнуют.
В результате свинчено 18 человек, из них только четверо – члены клуба Антарес.
Правда, Башкирову по удостоверению редакции сразу отпустили.
Отрывок 2.
Как только меня ухватили цепкие руки, я (сохраняя респектабельность участника ОФИЦИАЛЬНОГО мероприятия), спросил:
- Кто у вас главный?
- Там узнаешь, - грубо отвечал один, и на сём они потащили меня к серой «волге» ГАЗ-24.
И повезли – не на пл. Дзержинского, а всего лишь в подвал Краснопресненского РК комсомола (хорошее применение для райкомовского помещения). Две большие залы были специально расчищены для приёма заключённых. Нас рассаживали так, чтобы между нами сидели опера и не давали разговаривать.
К огромному счастью, они не успели захомутать Гришу и Хипова, а ведь у Хипова был целый дипломат литературы, весь архив. Получилось это так. Возле метро у Гриши спросили:
- Вы с этими?
Если бы он просто сказал «нет», его, скорее всего, тоже свинтили бы. Но он нашёлся и переспросил:
- А с какими «этими»?
И был отпущен вместе с Хиповым на все 4 стороны. Именно туда они и побежали, унося заветный чемодан.
А в подвале неожиданно появился тов. Свирин, секретарь комитета комсомола института философии (4). Ему все оказывали повышенное внимание, он выглядел одним из распорядителей на балу, наряду еще с одним коренастым «костюмом» лет 35.
Каждому из нас выдали по листу бумаги и ручку: пишите, кто вы и зачем. После заполнения бумажек подводили к столу и выпытывали более подробные сведения об Антаресе.
Но, как уже отмечалось выше, к ним в руки попали в основном «сочувствующие» товарищи. Например, ребята из команды Серёги Соловьёва совершенно искренне писали, что шли на день рождения, а на Пресню попали случайно.
Шмонали. Проверяли карманы, изучали руки в поисках следов от в/в инъекций и даже умудрились найти у девочки, которую привёл Соловьёв, рецепт на кодеин. Правда, по окончании допроса она сбондила со стола свой протокол и осталась прекрасной незнакомкой. Сфотографировали нас всех как бандитов. Кроме того, позаимствовали на память: у меня и у Заикина – антаресовские звёзды, у Кости – иконку, у Сотникова забрали кассету с плёнкой, отснятой где-то на свадьбе.
Не успели мы как следует обжиться в гостеприимном комсомольском подвале, как снова захлопала дверь. Доставили вторую партию. Оказывается, ДК «Трёхгорки» тоже было оцеплено, и еще нескольких ребят свинтили прямо там, в их числе вышеупомянутого бесстрашного Звездочётова.
Когда его спускали в подвал, опера волновались: «Звездочётова, Звездочётова привезли». Костя, между тем, держался спокойно, даже весело, временами позволял себе интеллигентно поглумиться, особенно когда началось изучение конфискованных картин, абстрактных и сюрреалистических. Строчками же из костиного протокола, передаваемыми шёпотом на ухо, мы разгоняли плохое настроение.
Между тем, какая-то девушка плакала. Ещё один парень ни с кем не разговаривал и нервно курил сигарету за сигаретой. На бледного Фортуната тоже было не слишком приятно смотреть. Когда его стали шмонать и открыли сумку, у хомутов разгорелись глаза, как будто они надыбали янтарную комнату. Сколько листовок! Далее следует сцена из старого фильма про большевиков-подпольщиков: когда таможенник по кличке «Скорпион» тщетно пытается в огромной кипе ваты обнаружить ленинскую «Искру».
Летят во все стороны бумажные квадратики, но написано на них «Да здравствует коммунизм!» или что-нибудь в этом роде, и лица, только что излучавшие надежду постепенно меркнут.
Мы с Соловьёвым и Голицыным, как могли, поддерживали в людях боевой дух. Но зачастую этого и не требовалось. Вспоминаются две подружки-десятиклассницы, отправившиеся в ДК вне всякой связи с Антаресом – послушать артиста с Таганки.
- Нас не хотели забирать, - сказала мне одна из них, очаровательная интеллигентная девушка Наташа Цветкова, - Но мы сами подошли к «газику» и сказали, что мы тоже.
- Зачем?! – изумился я.
- Ну как же? Товарищество.
При всей инфантильности объяснения я не мог сдержать восхищения перед отвагой этих девчонок, показавшихся мне сначала маменькиными дочками. В самом деле: ведь об Антаресе они ничего не знали, и, садясь в милицейскую машину, могли только гадать о своей судьбе: отпустят ли их через два часа, заведут ли дело, и не закончится ли оно исключением из школы и комсомола?
Прошло уже не менее 2 часов заточения, и хомуты сменили тактику. Людей, уже известных как активисты Антареса, стали вызывать на повторные допросы в отдельный кабинет, где за столом восседали философ Свирин и его суровый приятель из какого-то смежного с институтом философии учреждения. Сначала перед синедрионом предстал Звездочётов. Притворился, по обыкновению, шутом, и мы ещё долго слышали из кабинета возмущённые возгласы. Потом настала очередь Фортуната, из-за сумки его тоже посчитали за «основного» идеолога. Наконец, пригласили меня. Сначала Свирин затеял какую-то мутную беседу скорее из области лингвистики: называть или не называть нашу поездку в ДК словом «демонстрация». Я решительно настаивал, что никакой демонстрации не было, так как не было плакатов и транспарантов. «Зато флаг бьл развёрнут», - утверждал он.
- Свёрнут.
- Да что ты с ним споришь, - вмешался второй начальник, - Мы же еще у Новослободской видели у них развёрнутый флаг.
Они толковали этот вопрос таким образом, что молодёжь ни под каким лозунгом, ни под гитлеровским, ни под ленинским, не имеет права выйти на улицу – иначе как по приказу начальства.
- Кто делал звёздочки? – спросил Свирин.
- Не знаю.
- Знаешь!
Здесь я тупо упёрся. Была договорённость не называть никого, кроме уже сидящих в подвале.
- Ну ладно, это ведь товарищ Непахарев?
- Не знаю я.
Тут они рассердились. «Мы ведь можем и по-другому поговорить».
- Что вы имеете в виду?
Нет, они имели в виду не физические методы, всего лишь исключение из университета, комсомола и т.д. После того, как угрозы не возымели действия, Свирин, чтобы сохранить лицо, решил поговорить о марксизме-ленинизме.
- А какие ты читал работы Ленина?
Я перечислил с дюжину и остановился на «Пролетарской революции и ренегате Каутском».
- Да, да, - обрадовался он, - Вот почему Троцкий ренегат?
Тут как раз появился Боря Абаров. С нами он говорил очень сочувственно, предлагал помощь, но в то же время и с операми был раскован и дружелюбен, не демонстрируя ни малейшего смущения – а ведь он, между прочим, являлся одним из организаторов свинченного мероприятия.
Кстати, о парадоксах и неожиданностях. Та самая Наташа, о героическом поведении которой говорилось выше, обнаружила среди оперов парня из своей школы, он учился на 2 класса старше и, мягко выражаясь, не пользовался среди однокашников большим авторитетом. Видимо, красная книжка показалась лучшим лекарством от комплекса неполноценности.
… Итак, антисоветского заговора не получилось. Ни одного доказательства противогосударственных намерений с нашей стороны. В конце концов, на середину зала вышел какой-то хрен и произнёс:
- Хоть вы, конечно, и хулиганы, мы сожалеем и вынуждены вас отпустить.
Получилось, он сожалеет, что пришлось выпускать хулиганов.
Только потом по местам учёбы полетели красочные реляции про «оскорбительное шествие у государственных учреждений Краснопресненского района» (из письма, с которым секретарша голицынского медучилища ознакомила героя). Но это потом. А 27 апреля в 11-м часу вечера мы, тесно сбившись в кучу, стояли у метро.
- Нужен доброволец, – поехать с протестом в ЦК.
Тут же вызвался Андрей, токарь по профессии, до сих пор не принимавший активного участия в Антаресе. «Я поеду!»
И мы поехали в любимый ЦК ВЛКСМ.
----------------- *** -----------------
На этом записи 78 г. заканчиваются. Продолжаю из 1982 г. Ни в какой ЦК нас, на ночь глядя, с Андреем Ржевским (не фамилия, а псевдоним в честь славного поручика) не пустили. Поехали туда же на следующий день. Нас приняли. Но с таким же успехом мы могли поговорить и с запертыми дверями ночью.
Тем не менее, настроение антаресовцев после акции 27 апреля было почти оптимистичным. Многие из «сочувствующих» с пламенем в очах клялись «сделать всё ещё раз также» и требовали считать себя членами клуба. Тем более, что для большинства приводы и допросы не представляли собой ничего из ряда вон выходящего, это быт, и чего, в самом деле, бояться, если в любой прекрасный день можешь уехать туда, где летом в пальто холодно, за просто так, сам не поймёшь, из-за чего. А на Пресне была хотя бы идея. Позже один из Глубоких Бурильщиков заметил с недоумением, что впервые видел демонстрацию «урлы», то есть пролетариев – «всё ведь больше студенты да хиппи».
А всё просто. До тех пор, пока эти ребята молоды, пока общество не превратило их в агрегаты по потреблению портвейна (или по покупке мебели), на любое живое дело они отвлекаются дружнее и активнее, чем интеллектуальные снобы. Другое дело, что за матерными руладами и стаканными ритуалами не каждый может разглядеть человеческие лица, и воздвигаются дурацкие берлинские стены: то- «урла», а то – «элита».
После ЦК поехали в райком с Заикиным и вышеупомянутым Андреем. Работал он тогда на заводе, а 27 апреля быстро нашёл общий язык с Голицыным.
У Позднякова уже сидел наш старый кореш Петров, которого Костя намылился переименовать в П..дова. Разговор пошёл в багровых тонах. Мол, скажите спасибо, что вас еще пожалели. Протест в ЦК их разозлил. По-ихнему выходило, что винт по дороге на дискуссию, официально назначенную райкомом, мы должны воспринимать так же естественно, как портрет Ленина в поздняковском кабинете.
Поздняков: Мы вам не можем больше доверять.
Петров: Вы авантюристы и ненадёжные люди.
(Что правда, то правда).
Но, как ни странно, никаких оргвыводов ни райком, ни горком не сделали. Начальники только подчеркнули наше зависимое положение. От кого бы вы думали? От тов. Абарова, здесь же развалившегося с непринуждённым видом. Когда мы вышли из кабинета, он похлопал меня по плечу.
- Ничего, май дарлинг, не отчаивайся! Мы еще похиппуем!
- По-моему, он какая-то падла, - злобно прокомментировал Голицын, покидая райком, по совместительству КПЗ.
В самом деле: главное, что нам теперь шили – за неимением «антисоветизма» – это «искажение названия мероприятия». Оказывается, наш «директор молодёжного клуба» по всем официальным бумагам провёл вовсе не то название, которое мы с ним обсуждали, а что-то типа «лекции о моральном облике советского молодого человека». И получилось, что мы, развешивая афиши «Дискуссия об идеальном обществе», действительно совершали подлог.
Тут-то наш поручик (тот, что Голицын) предложил рискованный способ «просветить» ситуацию с «Идеальным обществом» в Краснопресненском подвале. Я сперва застремался. Меня еще в детстве учили не совать пальчик, куда не надо, - но романтика книжек про шпионов оказалась сильнее. Мы собрали вместе разные таинственные факты, сопровождавшие или якобы сопровождавшие 27 апреля, вроде листовок на церкви, которые, скорее всего, представляли собой плод фантазии тов. Позднякова, и со всей этой х…нёй пошли «посоветоваться со старшим товарищем» Свириным. Как тов. Голицын и предполагал, философ был польщён. Тут же, на наших глазах он набрал номер.
- А, здорово, дружище! (чувствовалось, на другом конце провода у него кореша). Тут есть для тебя разговор.
Митинг назначили в маленьком особнячке за Лубянским гастрономом. Пока я там тусовался: в кожпиджаке, в тёмных спектрах и с тем самым дипломатом, в котором Хипов уносил литературу, - ко мне присматривался клиент. Он тоже мучился ожиданием, наконец, не выдержал и подошёл:
- Извините, - спросил он, - А как здесь вообще можно устроиться?
- В каком смысле?!
- Ну, я вот после армии хотел бы устроиться…, - и сделал красноречивый жест в сторону Большого дома.
Синдром майора Пронина, видимо, поразил меня всерьёз, так как в ответ я со знанием дела начал гнать про хорошую характеристику и тяжёлую службу. Как я понял, абитуриента больше всего интересовали оклад и жилплощадь. Думаю, если люди записывали на магнитофон нашу беседу, то по справедливости они должны были бы оплатить мои труды как «собеседование» или «психологический тест».
А тут наконец появился из дверей «святая святых» наш хороший знакомый, танцмейстер из подвала. Дружески поздоровался со мной за руку (от чего у моего абитуриента должны были исчезнуть последние сомнения относительно того, с кем он разговаривал) и приглашает прогуляться в садик у памятника героям Плевны.
Итак, результат № 1. Боря нам клялся, что «дискуссию» хомутал исключительно оперотряд при твоем родном райкоме. Неужели ты собственных сослуживцев не можешь отличить от посторонних?
Из дальнейшего разговора, носившего характер качания маятника, мой собеседник извлекал свою пользу, я, как мне казалось, свою. Главный практический результат заключался для Антареса в том, что с Красной Пресни надо скипать как можно шустрее, особенно от гостеприимного «директора». С другой стороны, вправе ли были мы однозначно рассматривать последнего как «стукача»?
В. Альбрехт пишет, что «стукачей» в принципе не существует. Тут он, наверное, немного преувеличивает. Есть же люди, выполняющие вполне конкретное задание. Ниже я расскажу о встрече с одним таким в Столешниковой «Яме». Но таких, конечно, немного. А подавляющее большинство просто играет с Ведомством в игру той или иной степени сложности. Причем поначалу, так же, как, берясь впервые за карты, каждый уверен, что уж он-то будет в выигрыше. Он-то обведёт вокруг пальца Юрия Владимировича с Галиной Борисовной. К сожалению, законы природы и общества сильнее наших желаний, а профессионал, как правило, сильнее дилетанта. В итоге оказывается, что этот игрок какой-то процент своей игры делает уже на партнера, причем сам не в состоянии определить какой это процент. Кому как повезёт, может быть, 90 %, может быть, 40, но очень редко меньше 50. Кстати, то же происходит и с писателями, и с рок-музыкантами, и с педагогами, и со священниками, не только с «чистыми» политиками. Всем хочется выиграть у профессионалов.
Сказанное распространяется и на Антарес. Некоторым утешением может служить то, что мы, как уже говорилось выше, не считали себя «диссидентами» и не противопоставляли себя ВСЕЙ системе, но в любом её подразделении находили плохих «бюрократов» и «честных коммунистов». Например, среди комсомольских работников Новиков был «хороший», а Петров «плохой». А Абаров сначала казался хорошим, но потом раскрылся в качестве «плохого», когда подменил мероприятие. Между собой мы не прочь были порассуждать о том, что если бы первым секретарём ЦК оказался не формалист Тяжельников, а культурный Пастухов, который нас с таким уважением принял, то всё в нашей истории сложилось бы иначе. Получив возможность постоянного тесного общения с ГБ, мы, разумеется, и там нашли бы «бериевцев» и «настоящих чекистов», как Дзержинский.
Однако вернёмся в весну 76 г. Как ни странно, именно Костя, обычно очень суровый к комсомольским чиновникам, вдруг резко стал на сторону Абарова. И это отсрочило неизбежный разрыв. То ли их сблизило искусство, то ли ресторан ВТО. Одновременно клуб сотрясало «дело Кеши», первый скандал такого рода со времен Шулиного голосования против Политклуба на комитете комсомола. Кеши, как известно, на демонстрации не было. Не было и некоторых других. Но те другие, в большинстве своём, представили, как в школе, уважительные причины. В том числе и вышеупомянутый Шуля. Тот просто принёс медицинскую справку по всей форме, а, предъявляя её, добавил, что Кеша советовал ему вообще на такое глупое мероприятие не ходить.
Отступление. Шуля был иногда большой забавник. В Антаресе взял себе странный псевдоним тов. Еленин. Может быть, в честь девушки. И подписал им телеграмму Косте на работу. Телеграфистка слегка ошиблась, после чего в костином НИИ началась паника: «Девчонки, Звездочётову телеграмма от Ленина пришла!»
Тут же общительный Женька, с которым я созванивался, хотя в Универ давно не ходил, рассказал, что Кеша активно контактировал с Гурей. Как вы помните, Гуря кинул нас самым свинским манером. Тогда «тройка»: ваш пок. слуга + два «поручика» отправились к тов. Смоктуновскому разбираться.
Он сказал, что с самого начала был против «урлового маразма» на Пресне, и мнения своего не скрывал. Мы возражали: с самого начала ты против не был, и даже рисовал с Хиповым афиши, а теперь получается, что вместе с пидором Гурей на..ал своих же друзей.
- С друзьями я сам поговорю, - резко оборвал Кеша, - А из присутствующих мне друг только один, да и тот, кажется, бывший.
Действительно, на другой день он ломанулся к Хипову. Рассчитывал, видимо, на одноклассников. Но не учёл общего героического настроения. Здесь даже Фортунат, на Пресне слегка перебздевший, в майн-ридовской манере рассказывал о своих подвигах, и под такие разговоры кешина личность под лозунгом «не надо было браться за оружие» оказалась непопулярна.
Я тогда не присутствовал, подробностей не знаю, только итог.
Вместе с ним из клуба был отчислен Колбаса, которого в «парадняке» ещё по школьной памяти не любили.
Но появились в нашей компании новые люди. Во-первых, еще один хиповский сосед – дядя Лёня. Он был старше нас лет на 10 и умнее на 25 (5) Жил в соседнем подъезде и компанию водил сначала с хиповским дядькой, а самого нашего мастера наглядной агитации не принимал всерьёз. А надо сказать, что дядя Лёня, хоть и работал рабочим в подмосковном Комбинате бытового обслуживания, имел превосходную библиотеку, в том числе и философской литературы, не хуже, чем у Маргариты Исидоровны, и с отличием закончил психфак МГПИ. Предлагали аспирантуру по истории партии, но он уже гораздо раньше и чётче нас определил отношение к данному предмету, и подался в «гегемоны» (см. историю той же партии), но не в сторожа и не в подыми-брось, а стал хорошим квалифицированным мастером по ремонту, так, чтобы и на книжки хватало, и семью прокормить. Жил он в коммуналке на втором этаже. А дружба наша состоялась таким образом. Мы зашли к нему по-соседски выпить пива, что и делали, сидя на подоконнике с бутылками и глядя во двор. Вдруг – звонок в дверь. На пороге участковый с какой-то общественницей.
- Чем обязан? - спрашивает дядя Леня, бородатый философ из КБО.
- Да вот, сигнал поступил. Тут у вас мальчики какие-то сидят.
- Правда? А я и не знал, что вы интересуетесь мальчиками…
Мы рассказали ему про Антарес – но, к сожалению, многое из того, что он нам говорил в ответ, мы ещё не в состоянии были воспринять, не то, что осознать.
Значительную часть мая я провёл в Боткинской больнице, так что даже не попал на проводы к другому Леониду – хозяину нашего парадняка. Сидя в терапевтическом отделении, познакомился с химиком Сашей Данченко, тоже пытавшимся оформить академ, с ним вместе мы убегали за территорию, смотрели в «Темпе» «Рукопись, найденную в Сарагосе», ночью пили портвейн с медсёстрами (вот тогда я впервые понял, чем хороша медицина). Сашка оказался мастером на все руки. Он мог не только изготовить любой химикат, но и отлично фотографировал, изготовлял колонки на продажу, шил куртки и сумки, а летом ездил на Кавказ и в Среднюю Азию за насекомыми, собирал обалденные коллекции бабочек. Экзотическая тварь под названием Антарес тоже его заинтересовала.
Пока Голицын переругивался со Звездочётовым, контакты с Краснопресненским райкомом так или иначе продолжались. Гриша объяснил, что их не надо резко обрывать. В райкомовских коридорах именно мне, а не «принципиальному» Косте приходилось раскланиваться с мордоворотами из оперотряда, за это я сильно злился. А вообще отношения с Абаровым носили уже карнавальный характер.
Вот пример. Живу я по режиму люмпена, завтракаю, читаю за завтраком либо Стивенсона, либо «Жизнь животных», потом бываю полностью предоставлен себе и мировой революции. В поисках революции еду на Самотёку. Смотрю: из парка мне навстречу - Фортунат с двумя роскошными тёлками и с 4.12, взятым сразу после открытия в шопевиче на углу Щемиловского и Краснопролетарской.
(многозначительная география, не правда ли?)
- Можно к тебе заехать? – спрашивает он с надеждой в глазах.
- Отчего нет…
Это пока секс, а не политика. Будет и политика.
Приехали, врубили ЗЭПов, махнули на кухне по стаканчику и разошлись по комнатам, то есть по диванам. Я, естественно, залезаю Лене (??) рукою под платье, мне это занятие довольно интересно. Но тут выясняется, что существует некий предел, преступать который подружки не намерены. Об их согласованной позиции я сужу по звукам из соседней комнаты.
- Ну, ты чего, пусти. Не надо, я сказала! Я сейчас уйду!
Ядрёна вошь (лобковая), какое же удовольствие час давать себя мацать, а потом вспоминать, что домой она обещала вернуться целочкой. Правильно говорил дядя Лёня: «Баба – она дура, а мужик должон быть пьяный». Это философская сентенция, особенно по поводу соседей в коммуналке. А ещё Звездочётов рассказывал со знанием дела, что на Таити у Гогена была любовница 11-ти лет, и ничего, гораздо лучше, чем наши 17-летние идиотки. Это он (не Гоген, а Костя) готовился поступать в институт, во МХАТ на постановочный, и изучал историю искусств.
Вот о чём я думаю, мрачно допивая водку. Как в анекдоте: «Хорошо таксистам, они, кого хотят, того и е…».
Тут звонит телефон. Тов. Голицын сообщает, что Абаров зовёт на важную деловую встречу по поводу того, куда пристроить наш клуб, и мне неплохо было бы выехать на Пресню.
- Поехали? – смотрю на Фортуната.
- А хрен ли, всё равно не дают, - отвечает он, не очень понижая голос.
Приезжаем на Пресню. Оказывается, Абаров собрался присоединить нас, ни много ни мало, к театру Спесивцева (6). А Голицын, увидев Фортуната, прошипел: «Мало того, что ты привёл этого синюжника, ты ещё и сам с ним бухал». На что я резонно возразил, что тот уровень дипломатии, который нам сегодня предстоит, иного состояния и не требует. Он, как разумный человек, вынужден был согласиться. И вот приходим мы в 2-этажную хибару, находящуюся в состоянии ремонта, и где-то под лестницей встречаем супермена – режиссёра. Абаров тут же куда-то скипнул. А Спесивцев оказался до крайности спесив. Кроме того, он понятия не имел, зачем нас к нему привели. Поэтому мы говорили ему про клуб, а он отвечал так, как будто мы собираемся в актёры.
- Да, сюда много таких, как вы, ходит. Бездельников. Попробуйте, конечно. Пока надо вот тут кирпичи покидать. Потом посмотрим. Вот тебе, к примеру (показывает на меня) неплохо бы дикцию поправить. Скажи: «Лампа». «Флаг».
- «Жопа», «мудак», - выдавливаю я сквозь зубы, как брат Жан на допросе у Пушистых котов. Он не слышит и продолжает развивать эстетическую концепцию:
- А вообще, если что не так, я могу и по е…ьничку настучать.
- Я тоже, - буркнул нетрезвый Фортунат, и мы, не прощаясь, вышли вон. За дверями Абаров сокрушался: «Как это вы неконструктивно пообщались с таким великим режиссёром».
На чём, собственно, и заканчивается конструктивное сотрудничество клуба Антарес с Краснопресненским РК ВЛКСМ.
- Непонятно, кто.
- Никита Юрьевич Семенов-Прозоровский
1955 г.р. Актер театра на Таганке, бард, при новом общ. строе озвучивал множество фильмов, сериалов и даже компьютерных игр.
- Возможно, это был Свирин Григорий Михайлович, впоследствии профессор. Между прочим, ничего плохого он героям не сделал. А присутствие представителя института философии в подобной конфликтной ситуации характеризует Советскую власть с самой лучшей (по-хорошему либеральной) стороны.
- Башкирова Галина Борисовна. Работала в «Литературной газете». В 1968—1973 годах заведовала отделом гуманитарных наук в журнале «Знание — сила». Автор научно-популярных книг о психологии, конфликтологии, проблемах воспитания, в том числе «Наедине с собой» (1972), «В четырёх зеркалах» (1975), «Время выбора», «Лицом к лицу» (обе — 1976). Полагают, что в романе «Рай в шалаше» (1979) она вывела некоторых героев этих воспоминаний, в частности, Динару Сыдыкбекову (гл. 8 – 10)
- Да, тот самый Дядя Лёня Дубоссарский http://samatek.narod.ru/new_smirnoff.html
- Вячеслав Семёнович Спесивцев (род. 1943) —театральный актёр, режиссёр, педагог. Создатель Театра-студии на Красной Пресне. Художественный руководитель Московского молодёжного театра. Нападки, опять же, плохо мотивированы: из всего изложенного следует, что Спесивцев был дезинформирован по поводу того, зачем к нему пришли антаресовцы. Наверное, ругаться матом ему не следовало, но уж чья бы корова мычала.
