Глава 26.
«… Хотя во Фрунзенскую коммуну брали всех, кто придёт, но ведь приходили-то не все…»
С.Л. Соловейчик
Оля (1) взяла на себя роль ангела-хранителя, спасителя от «черноты», под которой образно подразумевались мои политические завихрения и «любовь к судьбе» в духе Лира. Но она готова была спасать не только меня, но и всю антаресовскую команду.
В феврале состоялся ряд камерных встреч, пока не в камере, а на флэту у Ольги. С нашей стороны участвовали Инна, Шурка и Ржевский. Гриша, как вы помните, с самого начала относился к коммунарству скептически.
Комбриговцы изучили нашу Зелёную книгу – официальный борт-журнал Антареса в роскошном переплёте, а мы выслушали от них очередную порцию нравоучений о вреде социальности и о пользе прогрессивной педагогики:
Корчака
Шацкого,
Иванова,
Соловейчика,
Макаренко (постольку – посколько),
Сухомлинского («необразован, пишет плохо, но лом умных мыслей»).
Но, конечно, не Ричарда. Отношение к последнему было насмешливое, хотя его и считали за своего. Больше уважения вызывали коммунары Архангельска, Петрозаводска и ленинградская Фаина Шапиро. Цитировались как ученые авторитеты философы Ципко (автор книги об утопистах) и Ильенков.
Сами понимаете, как на этом фоне развивались наши дискуссии. Они нам Сухомлинского с Окуджавой, а мы им Че Гевару с Аркашей Северным.  Но это полбеды. Куда хуже было их замогильное эстетство. Когда я впервые появился с Шуркой, кто-то из них в перекуре бросил: «И чего ты водишь с собой этого дурака?» - за то, что Шурка не мог вести разговор на уровне философских школ, а просто рассказывал о жизни рабочей молодежи, как ей хорошо живется. В активе Комбрига, постоянно с нами общавшемся, большинство представляло богатые семьи со связями, кое-кто уже сейчас преуспевает, а Ира Горбачева, у которой мама заведовала магазином, считалась чуть ли не плебейкой. Но Оля была со всеми антаресовцами ласкова, и смотрелось это естественно. Так же вёл себя Соци (тот, что «нарисовал» наше с Чуней выступление 6 ноября (2)  и еще 2 – 3.
А второй главный человек, Хил (3), тот нас просто не замечал.
Что касается лично меня, то чем фиговее мне становилось, тем больше я тянулся к Комбригу. После ожесточенных разборок в училище, скандалов дома, форпостовского кружения, кто кому первый вцепится в глотку, - комбриговское чаепитие под шамовскую (4)  гитару, разговоры о книгах и о душе. И песни эти. Авторы большей частью были известны даже мне: Окуджава, Левитанский, Мориц, Визбор.
«И играет для овечек на свирели человечек…»
Я же представлял себе, как когда-то суровые кондотьеры, добившись герцогских корон в прекрасных городах, окружали себя такими же людьми рафинэ и тихими песнями.

« Тонкими   мазками,  осторожно 

Раздуваю ветер, разгоняю воду.        
 Я сегодня занят, я художник.           
Я рисую город в непогоду.              
Я сегодня занят, я художник.           
Я рисую город в слякоть и дождь.       

   Вот эта улица, вот этот дом,        
   Вот остановка под самым окном.      
   В сером плаще - это я за углом,     
   Поздно и холодно. Что ж ты медлишь?»

Но стоило начать разговор о деле, как я видел напряжённые лица и слышал ничего не значащие заверения, как в райкоме. В конце концов мне говорили откровенно: «ты нам подходишь, твоя компания нет. Выбирай сам, как знаекшь». Но я еще надеялся.
Ольга рекомендовала мне свести знакомство с Симоном Львовичем Соловейчиком, которого называли Сен-Симон. Я ожидал увидеть такого утописта, как Соколов, от слова «утопить», поэтому ехал к С.Л. домой(возле нашего старого клуба на Грохольском) без особой охоты. Однако, в отличие от своих молодых последователей, этот 50-летний рабби с лицом и манерами западного интеллектуала действительно читал Маркса. И не только его. Он не прятал ни от чего голову в песок, и если в чём-то допускад отступление от истины, сам же честно признавался в этом и умел объяснить, почему так поступает: «Да, я всё понимаю, но в противном случае статью просто не напечатают, следовательно, я не смогу помочь хорошим людям». Целый долгий вечер мы дискутировали в его заставленном книгами флэту. Он был женат, сын Артем от 1-го брака служил на атомной подлодке, а маленькое дитя свободно резвилось по квартире, олицетворяя все преимущества прогрессивной педагогики. После этого вечера Соловейчик сказал в редакции «Комсомольской правды», что я человек достойный уважения, чем значительно поднял мои акции. Так что Оля своего добилась.
Я стал появляться в «Комсомолке», читал там письма, отдавая предпочтение уголовным историям (как директор школы насиловал мальчиков и т.п.) Не менее интересен для человека из МУ был редакционный буфет.
А у папы Карло (5) состоялось нечто вроде конференции, невзирая на нелюбовь Комбрига ко всякой официальности. Но Папа Карло был белой, точнее, красной вороной в команде Оли и Хила, оне не только позволял себе уклоны в политику, но мог и на улице помахаться (хотя и не отличался крепким здоровьем: лёгкие). Вообще не такой благополучный, как прочие, поэтому ближе к нам. И вот он собрал у себя сходняк, не забыв пригласить и меня, а с докладом (именно так и было объявлено: с докладом) выступил незнакомый солидный чувак восточной внешности.
- Это что за чувак?
-Стыдно не знать, усмехнулся Боря, студент МГУ из Молдавии (6), -  Это Толя Гармаев, про него даже кино снимали.
Я всматривался в умное лицо докладчика и вспоминал: да, год назад коммунары организовали серию документальных фильмов про своих авторитетов, один про Ричарда, один про тульских боевиков, один про «Орлёнок», а четвертый как раз под названием «Гармаев и другие». Парень лет 25, родом из Бурятии, руководил в школе, где учительствовал, Клубом юных биологов и зоологов, сокращенно КЮБИЗ. Но занимался там не только биологией, так что на него сразу покатили все бочки, от растления до 70-ой статьи. А школьники любили его настолько, что даже шестиклассники на допросах в МГК отказывались давать показания. Происходила жёсткая конфронтация практически между всеми учащимися и всеми педами, точь-в-точь, как у нас. Сами понимаете, на чьей стороне было преимущество, и Толя вполне мог бы загреметь, если бы не статья В. Тендрякова в его защиту в «Правде». Школьная администрация имела глупость затеять базар против «Правды», естественно, получила по ушам, а Гармаев, хоть и ушёл с работы, но со щитом и в лавровом венке. Кстати, забавно, что когда он двумя годами раньше пробовал силы как новатор в базовой школе института психологии АПН, его там, по рассказам очевидцев, не только не носили на руках, но просто считали за карьериста. Вот вам зигзаги коммунарского пути. Правда, про этот этап никто фильмов не снимал.
А сейчас герой антибюрократического сопротивления, достав из аккуратного портфеля тетрадочку с непонятными письменами, зачитал математически обоснованный проект преобразования коммунарства во всесоюзное мощное движение. Нет, он ничуть не походил на параноика. Он знал, как отвечать на вопросы, далеко не всегда доброжелательные, и держался с таким же спокойным достоинством, как в борьбе со своими педами. Только одну допустил ошибочку. Читать этот проект в Комбриге имело примерно такой же смысл, как, скажем, в Шалмане на Самотёке. Нет, никто его пенисами не обложил, все, напротив, повосторгались его умом, Фур даже что-то пообещал, и на этом публика рассеялась. А я взял у Папы Карло книжку почитать, перекинулся парой слов с Борисом (выяснилось, что на перспективы Гармаева мы смотрим примерно одинаково) и поехал провожать Мариничеву. Она сама всегда выбирала, кто из ребят должен быть ее телохранителем.
Олиного мужа дома не было, а час настучал поздний, поэтому – по настойчивой просьбе хозяйки – я поставил себе раскладушку и лег, а уснули мы не раньше 4 утра, потому что читали стихи и болтали о самых странных вещах, в том числе интимных, про аборты, а потом она сама удивлялась: «Зачем я это рассказываю? Оттого, что ты медик, что ли?» Наутро мы пили на кухне кофий, а повеса-сосед смотрел на меня искоса и с усмешкой.
В начале марта произошло заседание нашего Совета комиссаров не в Форпосте, а, как в старые добрые времена, у меня на флэту. А перед съездом делегатов, когда мы с Шуркой слушали мьюзик на кухне, завалил Соц, по обыкновению, он на час перепутал место встречи, а потом ещё часа полтора (поскольку мало что в этой стране начинается вовремя) втолковывал моему соученику суть коммунарства. Причем не без успеха. Нет, в Комбриг Шурка не переметнулся, но кое-какие практические выводы для себя сделал.
  Само заседание проходило в маленькой комнате, старый письменный стол развернули так, что мы с Гришей как матёрые бюрократы в президиуме сидели к народу фэйсом. Кроме бумаг и Зелёной книги, наш стол украшали два глиняных сосуда в форме диковинных зверей. Из них я подливал тем, кого считал нужным поощрить (вообще-то у нас на деловых встречах такое не практиковалось или относилось в финальную часть, но здесь мы, по логике подростков, старались произвести «крутое впечатление» на гостей). Приехали все комиссары Антареса, плюс Инна, и еще кто-то, всех не упомнишь. Фил в прочувствованной речи заклеймил Ричарда провокатором и предложил забить на Форпост самый большой член нашего клуба. Но другие не поддержали, и прежде всего ближайший друг Костя, который имел на Спортивный подвал свои виды. Я поставил на голосование вопрос о чистке Антареса от разгильдяев, что и приняли единогласно, таким образом, членство в клубе впервые приобрело хоть какой-то смысл, раньше, как вы помните, туда автоматически вписывались все бляди, с которыми гуляли. Потом развернулась приятная в человеческом отношении и абсолютно пустопорожняя дискуссия с делегацией Комбрига (во главе с Мариничевой, в составе 2 девочек, Шамиля и вышеупомянутого агитатора). Оля стремилась поскорее отмазаться от проблем и перейти к песням. Что ж, Шамиль сел аккурат напротив нашего Михалыча, и пели они по очереди, передавая друг другу гитару. На «Пароходик на Окой» наш бард ответил одесским блатняком, переделанным под московскую топонимику, а потом преобразившимся в довольно прозрачную рекламу ввода наших войск в Чехословакию (7). Глядя в невинные глаза исполнителя, я злобно прошептал, что кроме музыкальных, хорошо бы иметь еще и умственные способности на встрече с чужой делегацией. Но гости, кажется, были заняты другими делами, во всяком случае, позорных для Антареса разборок не последовало.
А назавтра в колледже ко мне подошел веселый Шурка и заявил:
- Я был в комитете комсомола (?!) и там говорил насчёт детского дома (?!) Ты знаешь, наше МУ шефствует над детдомом  - тут, неподалёку. Так я сказал, что мы могли бы помочь чем-нибудь…»
С трудом представляю себе реакцию девочек из комитета комсомола на это предложение хулигана № 1 в училище (8), еще труднее врубиться, как поднялись их нежные ручки поставить печать на официальную путёвку в детдом на на фамилии мою и шуркину. Тем не менее, бумага у него была на руках.
Тут уже я сел и задумался. Ни минуты я не верил в то, что мы сумеем собственными силами вести какую-то работу в детдоме. Не потому, что низко ставил способности Антареса. Как правоверные марксисты, мы должны добиваться успеха во всём. Но, думал я, сейчас все наличные силы уходили на Форпост. Да и не каждому можно было доверить педагогический фронт. Оставался один выход: если комбриг не откажется участвовать в инициативе, вполне подходящей ему по профилю, мы могли бы скооперироваться. Причем главную роль (тут я проявил неожиданную трезвость) должны играть все-таки коммунары. Позвонил Оле: она обнадёжила.
Впервые мы отправились в детдом (размещавшийся на моей родной улице) втроем, вместе с Инной и Шуркой. Между прочим, решения Антареса на сей предмет не было, и многие сочли бы наш поход авантюрой окоммунарившегося Смирнова. Шурка держал подж мышкой уникальный предмет – манускрипт Хипова «Энциклопедия рок-музыки», выданный для благородного дела его хранителем Феликсом.
- Между прочим, - сообщил Шурка по дороге, - Я сам жил в детдоме, так что легко найду общий язык.
Неожиданно на автобусной остановке мы встретили Чуню. Брать его не хотели, но он так к нам присосался, как будто мы направлялись по меньшей мере на свадьбу.
- Только смотри, - предупредил я его, - Без шуток, не так, как на ноябрьские праздники.
Обшарпанный, несмотря на знаменательный факт посещения его некогда Дином Ридом, детдом встретил нас сначала весьма настороженно. Но произошдло чудо. Не профессионалка Инна, а Чуня своими рассказами про скорую помощь сумел внушить директрисе больше почтения, чем все наши бумажки с печатями МУ.
Впоследствии в училище так и не смогут разобраться с этом мистическим делом: украсть в детдоме нечего, а для совращения малолетних вряд ли нужна была такая сложная организация.
Что касается ребят из старшей группы, собранных незамедлительно пред свентлые очи шефов, то эти 12 – 15-летние хулиганы и хулиганки, дети алконавтов, канувших в самое большое море СССР, моментально почувствовали в Шурке своего, мы показали им замечательную хиповскую энциклопедию, плод трёх лет кропотливой работы, ваш покорный слуга рассказал об Антаресе, как мы со школьной скамьи боролись за светлое будущее. И только одна пара глаз, воспитательницы, похожей на нашу ЗФ,  смотрела злобно /  исподлобья.
          --------***-------

  Я ловил себя на том, что, вопреки собственным привычкам, провожу порою свободное время не за чаркой под СЛЭЙДОВ, а на ул. Правды у Оли. Вот собралось много народа, коммунальная (во всех смыслах) комната ко всему привыкла, и расселись мы по-свойски на полу. «Сейчас покажем вам маленький театрик», - объявил Шамиль. Зажгли свечи. Под неизменную шамову гитару вышла Ольга. Она и была, соответственно, главной актрисой в этом театре. Нет, она никого не изображала. Она рисовала пейзаж, из которого естественным образом вырастал образ того человека, которому выпала честь стать героем. Я тогда не настолько хорошо знал комбриговцев, чтобы по достоинству оценить посвященные им страницы, но собственный эпизод околдовал меня сильнее любого наркотика. Шамиль заиграл и тихо запел:
«Здесь говорить запрещено, а вот любить, пожалуй, можно»
«Площадь – из неведомой дали слышится отрешенный ольгин голос, - Площадь ночью. Факелы. Сотни людей с факелами. У них жестокие лица и длинные светлые волосы, подстриженные вот так (она показывает рукой причёску, шуркину а ля СЛЭЙД), в домах вокруг нет света…»
Что-то было ещё, я не могу восстановить в точности, и то громче, то тише отзванивала ритм гитара. И прямое обращение:
"каково тебе без слов, участник странной пантомимы?"
В глубине этого зеркала отсвечивало совсем не то, что мне хотелось бы о себе знать, ведь это не революцию мне показали. А что? Вряд ли какой-нибудь театр, даже высочайшего класса способен на такое включение в сознание,  какое продемонстрировали мне комбриговские телемиты. Жаль, что это искусство кануло в Лету, жаль, что не дошло до широкой… Но успокоившись, я понимаю, что при участии широкой публики не было бы ни искусства их, ни самого  Комбрига. Такие цветы в природе не растут.

Настало время объяснить причины неожиданной симпатии т. Максимилиана Звездочётова-Равашоля к Форпосту культуры при МГПИ им. Ленина (9). Дело в том, что нашему анархисту удалось наконец собрать в своей школе-студии МХАТ небольшую, но сплоченную группу юных художников, готовых даже на 15 суток ради святого Искусства. Они интенсивно изучали доктрину неведомого никому «концептуализма». И пробовали устраивать «хэппенинги». Как мне объяснили, модное на Западе времяпровождение. Первый состоялся на Кузнецком мосту с участием одного Андрея Филиппова и многих прохожих, к которым Фил приставал с вопросом: «Куда делась американская манекенщица?!» В дурку его не сдали только из уважения к атлетической комплекции. А числа 10 марта Костя привел в Форпост одного из новобранцев, Сережу Мироненко. Их предложение сначала ко мне (я, конечно, за передовое искусство), а потом к Ричарду заключалось вы том, что не фигово бы провести выставку молодых дарований. Ричард совсем уж было собрался послать их в анус, как появилась Нелли Александровна.
- Да вы что, - возмутилась она, - Почему вы ничего не хотите разрешать? Дик, я тогда уйду сама из вашего Форпоста, потому что здесь скучно.
Она вообще была резкая женщина. Когда работала в «Комсомольской правде», в начале 60-х, ее послали на выставку абстракционистов вместе с другой сотрудницей. Обе пришли в восторг, и в редакции многие разделяли их чувства, но раскрыв поутру родную газету, Н.А. с изумлением обнаружила похабную статью о вы ставке, которой все только что восхищались, подписанную фамилией той самой восторженной спутницы. «Как же так?» - ей объяснили, и она с тех пор не работала в советской прессе. Конечно, нельзя требовать от людей, чтобы они лезли под танк, но паскудно то, что весьма немногие из наших интеллектуалов способны просто на честный (без всякой политики) поступок.
Итак, только благодаря славной Н.А. 16 марта 1978 г. суждено было состояться боевому крещению группы МУХОМОР.
Боюсь, что сами МУХОМОРЫ не очень просекали, что они хотят народу показать. Выражения «хэппенинг», «перфоманс» не вошли даже в элитарный обиход. Скорее подходило традиционное антаресовское словечко «акция», но не как ученый термин из арсенала невразумительных искусствоведов, а как синоним слова «бардак».
Сначала Сережка Мироненко (здоровый лоб, почти как Фил, только спектра придавали ему интеллигентности) и Алексис Каменский (постарше и посерьёзнее прочих, как Михайлов – Дворник в «Народной воле» или Голицын в «Антаресе») – они припёрли в Форпост папки с картинами. «Закрывайте зал», - скомандовали сурово, - Илюха, помоги нам, а остальных всех на хер».
Папки открыты. Да-а… Костино «альтернативное искусство» показалось бы академизмом рядом с такими шедеврами. Лист картона с отпечатком грязного ботинка. Или портреты знаменитых деятелей, выдранные из «Огонька» - с подрисованными рогами, усами, хвостами. Признаюсь, кое-что, несмотря на протесты МирО, я выбраковал. Остальное повесили по стенам многострадального помещения. Потом постучал Свен Гундлах, исключенный за образцовое поведение из полиграфа, с тяжелым чемоданом.
Примечание: Чунька долго не мог усвоить его несоветского имени, и как-то раз даже заступился: что это, мол, вы его так обидно называете, кореш-то вроде неплохой.
- Как обидно?
- Да Свином.
Итак, из чемодана появились: авиационная бомба (разряженная), часть пулемёта, толстая богослужебная книга ХУ111 века, по словам Свена,  купленная на Мосфильме за четвертной у алкаша, да еще заводная механическая хреновина непонятного назначения,  которая могла с жужжанием ползать по полу, как из анекдота «жужжит, пищит, воняет, только в жопу не попадает». Вооружение и литературу положили на стол как «экспозицию». И наконец, прибыли главные герои: Костя и Фил с мешками, а в мешках лежали костюмы. Я думаю, вы примерно догадываетесь, какие. До бабских чулок и накладных буферов, как на хэппенинге «Распятие» у Лёлика, дело пока не дошло, таланта не хватило (или наглости), но каждый получил что-то вроде рясы с дыркой для головы, все из той же мешковины, в которой бакалейные отделы хранят крупу. Прочие элементы мухоморской формы определялись личным вкусом, но тоже выдерживались в религиозных тонах. Наш комиссар по изо-искусству, например, прицепил себе проволочный нимб на голову и подпоясался канатом.
- Что еще? – спросил я, радуюсь в глубине души за Костю, который изобрел такую ломовую отмазку: что бы ни произошло, всё можно списать по графе «театр», «маскарад». Не так, как обычно в Антаресе, когда с порога начиналась политика, а кончалось грубой и неэстетичной вязаловкой.
- Нужен толчок! – заявил Звездочётов.
- Куда толчок?
- Ну, унитаз из сортира.
- Где ж я тебе его возьму, выломаю, что ли?
-Ломать не надо. Мы видели на помойке уже выломанный.
Делать было нечего, пошли на помойку, впереди Фил – святой с нимбом, потом я в неизменном кожпиджаке, а в арьергарде еще парочка стрёмных мухоморов. Взрослые, попадавшиеся на пути, шарахались, как от холерного поезда, но дети, напротив, бежали следом и приставали с вопросами, а мы им объясняли, что в Форпосте будет спектакль. Никогда за всю свою историю мрачное педагогическое учреждение не собирало такую ораву счастливых ребятишек, как в первый и последний мухоморский день.
 Когда мы, наконец, откопали из-под говна свой сосуд, в который ссут, и Фил понес его, прижимая к груди, как чашу Грааля, общему восторгу не было границ.
- Мы знаем, где есть еще! – сообщил один пацан.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Фил, - Это нам пригодится. Толчки на дороге не валяются.
Весь Форпост, кроме зала, по-прежнему запертого, был забит взволнованными почитателями авангардного искусства. В их числе человек 15 из детдома, которых Инна доставила в организованном порядке. Среди многолюдства затерялся Ричард, тем более, он был занят своими детьми, Орионом и Стеллой, приведенными в Форпост по причине воскресенья и закрытия сада.
Наконец, триумфальные врата распахнулись, и мы приобщились к святости. Первой композицию с участием унитаза углядела жена Ричарда, она как тигрица метнулась вперед, чтобы ее ликвидировать, пока не разглядела публика. Ни в каких телегах это произведение потом не фигурировало (Примечание: По слухам, в опасной близости от сантехники находился флаг. Впрочем, я и сам его не видел). МУХОМОРЫ отнеслись к возможному покушению на их творческую  индивидуальность вполне лояльно, они сидели кучкой в углу с отрешенными лицами. Я предложил садиться и всем остальным. Среди обычных шуток типа «Мы с вами еще насидимся», женщины расположились на стульях, а мужики, по моему примеру, на полу.
Свен поп..дел немного о концептуализме, он вообще неплохой лектор по натуре. Посыпались вопросы: зачем то, зачем это. Стало просто, без понтов, интересно, особенно когда в дискуссию с МУХОМОРАМИ вступила Нелли Александровна.
Костя завел механическую жужжалку, она ползала под ногами у зрителей, отталкиваясь и переворачиваясь.
- Хотите, стихи почитаем?
И он под жужжание стал декламировать нечто такое:
«Я мыслю, что хочу,
И что хочу, приемлю,
Мы выйдем в вольный мир
Возделывать землю!
Гори, святой пожар,
Сжигающий все рамки,
Пусть будет Земной шар
Любвеобильной самкой.
Ношу я на бедре
Гранату и наган
Я псих и уркаган
Марксистский наркоман.
Без страха говорю:
Я супер-большевик
Забава для меня
Свергать земных владык».
Очарованные декламацией, антаресовцы не заметили опасности. «Мы поняли всё! – раздалась ария резаной свиньи, - Мы взяли сюда детей, а здесь оказалось хулиганство!» (интересно, а что они ожидали увидеть, балет «Ангара», что ли?)
В качестве свидетеля Ричард хотел призвать дочку, но Стелла со старшим братом его не слушали, потому что в самом углу под руководством Фила заводили жужжалку. Начальника Форпоста это предательство окончательно разъярило:
- Антарес за безобразие ответит полной мерой! Мы собираем 23-го Совет Форпоста, а до тех пор прекращаем всю деятельность Антареса, прошу покинуть помещение.
Замечу, что вел он себя не как советский начальник, избегающий неприятностей, чтобы и самому не попало, а как натуральный провокатор, который заинтересован повернуть дело худшей стороной, да погромче. Нелли пыталась его успокоить: «Дик, да ведь ребята ничего никому не сделали плохого, просто посмеялись, что вы так шумите?» - но он ее грубо оборвал.
Мы выкидывались из Форпоста, хлопали друг друга по плечу. Вдруг в дверях появился Ричард. «Забыли ваши картинки!» - и сунул в руки Ржевскому картон с отпечатком шуза. И добавил, скривившись: «Это пахнет Антаресом». Потрясенный последним оскорблением (нас никто еще так не оскорблял), я нервно затягивался Беломором, когда мимо двое мухоморов с сосредоточенными лицами вынесли пресловутый белый предмет. У них была злая цель, которую я просёк только когда со стороны ул. Доватора раздался треск, грохот и возмущенные крики. «Что за …ня?» - спросил я раздражённо. «Ребята шалят, - объяснил комиссар по внутренним делам, - Они с Михалычем выставили прибор на дорогу, а тут Жигули не сумели его объехать».
- Козлы, человек в Жигулях ничем не виноват!
- Все они буржуи! – возразил Костя.
Надо признать, что движение на Доватора считай, что никакое, поэтому столкновение тачки с толчком можно отнести только на счет полного о…ения водителя при виде столь необычного цветка, выросшего ранней весною на дороге.
20 марта собрался еще один Совет комиссаров у меня, в той же комнате при той же мебели. Приехал Чуня, прямо со Скорой в белом халате, Нелли Александровна обещалась, но не выбралась, зато вместо себя прислала хиппующего молодого человека, своего будущего зятя художника Диму Врубеля. Он приехал пораньше, и опять мы оказались на кухне втроем, плюс Шурка. Не знаю уж, то ли Носов произвел на него плохое впечатление, то ли на бухло скидываться не хотелось, но впоследствии, несмотря на все заверения в дружбе, Димка за глаза довольно злобно нас обсирал. Что, мол, Антарес можно посадить в клетку и показывать с комментарием: это те, кого вы называете диссидентами, рвань и пьянь подзаборная. Отчасти он был, конечно, прав. С уточнением, что мы-то сами не считали себя диссидентами.
Еще из новых людей присутствовали несколько студентов МХАТ, ребята и, как помнится, симпатичные, модные и довольно отвязанные девицы, а еще в качестве гостя Ирина Григорьевна Лаврова, та самая, с Калужской.
Отпив символический глоток из глиняного «зверя», Гриша сделал доклад о текущем моменте, о неизбежном разрыве с Форпостом и продемонстрировал схему дальнейшего развития Антареса в качестве «теневого клуба», скрывающегося за добропорядочными вывесками. «Необходимо привыкнуть к существованию в виде отдельных специализированных структур, клубного варианта больше не существует». Неожиданно никто иной, как я, высказал мысль, что не все еще, может быть, потеряно и с Ричардом. На такой идеализм вашего пок. слугу настроили беседы с Комбригом, обещавшим прислать на сборище 23 марта представительную делегацию и сделать всё для примирения. Но оказалось, что «супер-большевики» не очень верят обещанию. «Болтуны они» - подал мнение поручик Ржевский. Решили принять программу рассредоточения сил. Отдельно МУХОМОРЫ, отдельно Самотека, основные комиссариаты, каждый ищет для себя крышу сам. Под этот соус Шура доложил о детдомовских делах, и СК выразился по ним разумно: если коммунары помогут, потянем это дело, если не помогут, то одним ловить нечего. А бумага из МУ годится разве что жопу подтереть.
- Вы там воспитУете, - язвил Чуня, - Пока Светка не просекла, а то она вас самих на раз воспитУет, уж я –то свою контору знаю.
Потом приняли в клуб нового собрата, Толю из МХАТа, по совместительству знатока каратэ, это Мироненко и Свен вовлекали рекрутов. Получив из рук Ржевского нашу звезду на цепочке, новый наш товарищ, на вид серьезный парень, произнес добрые слова, очень нам польстившие, но немало и повредившие.
-Очень хорошо, что, наконец, встретились мне не болтуны, а боевые ребята. Я чувствую, что в Антаресе мы сможем по-настоящему бороться и делать революцию.
Все захлопали, а Ирина Григорьевна почему-то побледнела. Хотя вообще-то выражение ее лица начало меняться еще раньше, когда Гриша давал пояснения к схеме «рассредоточения». И тут я, полный идиот, пристал к ней с предложением «высказаться» о нашем клубе. Она, конечно, была смелая женщина, поскольку вообще открыла рот. Но в целом ее речь сильно напоминала беседы тех нетрезвых фей, которых Феликс пытался подписывать на Пушке.
- Я, конечно, понимаю, вы хорошие ребята…
Отказалась фотографироваться с нами на память и свалила как можно скорее.
Выступали на этом собрании еще и гости из МХАТа, предлагали создать при Антаресе театр. «Понимаем, что положение шаткое, - говорила самая красивая актриса будущего революционного театра, - Но в любом варианте мы с вами». Юная наивность отличала ее от Ирины Григорьевны.
Вдохновлённый комиссар организатор решил таки дожать насчет Форпоста, и уже в самом конце банда согласилась, что ради дела не фига выфакиваться и можно даже пожать грязную руку трах-тарах-так его  (чем у него там пахнет Антарес?!) В связи с чем я на следующий день взял у знакомых машинку и лично отстучал текст Меморандума, который должны были подписать все руководители объединений Форпоста, т.е., кроме наших, еще Нелли Александровна, Чернов и Слава Лапшин. Творение мое отличалось крайним оппортунизмом. Я проникся многолетней тоской скитаний нашего клуба без помещения и (не ведомой младшим соратникам) и написал, что «признавая руководство Форпоста, Антарес просит более внимательно относиться к объективным запросам местной молодёжи, ибо без этого Форпост в любом случае недолго протянет».
За день до собрания в Форпосте честный Соци под самую святую клятву коммуниста (то есть меня) сообщил, что в Комбриге состоялась секретная встреча, где на Мариничеву накинулись почти все коммунары во главе с Хилом, обложили ее за связи с Антаресом самыми грубыми словами из тех, что приняты среди интеллигентных людей, и постановили никаких деловых контактов с нашей командой не поддерживать, хотя внешне и оставаться любезными приятелями. Об этом Оля ничего мне не сказала.
«Зашла в комнату – навстречу резануло острое сочетание густой синевы окна с кружевной бледностью занавески. Резко синий в сочетании с застывшей бледностью – этот цвет был синонимом твоего лица. Волокнистость бумаги на столе – кожа лица. А как только фиксируешь это пером – наваждение спадает, и остается трезвый вопрос Сережи: «Зачем тебе это? Что – дальше?» Он никак не может разобраться в причинах моего активного включения в людей… Если бы из плотных разговоров можно было выстроить вокруг тебя защитную сетку. Пойми, не просто свою привязанность хочется мне защитить. Хочу защитить красоту и правду, которые в тебе заключены. Каждый раз, когда в тебе будет нарастать зловещий мрачный гул, вспомни обо мне».
Учтите, что подобные объяснения я ни на секунду не воспринимал как «лирику», как намек на возможность каких-то близких отношений (конечно, вы не поверите, но, ей-богу, всё именно так) – потому что такова была традиция коммунарского «развитого общения».
А Шурка, когда узнал про крах детдомовского предприятия, грустно сказал: «Да, я чувствовал, что они чересчур культурные ребята для нас с тобой».

1. Ольга Мариничева, корреспондент «Комсомольской правды», сопредседательница Комбрига.
2. Александр Морозов.
3. Валерий Хилтунен, корреспондент «Комсомольской правды», сопредседатель Комбрига.
4. Шамиль Абряров.
5. Андрей Савельев.
6. Борис Исайко, которого А. Тарасов  охарактеризовал так: «довольно загадочная фигура левого полуподполья конца 70-х… пытался объединить все подпольные и полуподпольные группы в единую антиправительственную организацию» («Левые в России») http://www.screen.ru/Tarasov/enc/index2.htm

7. Песня называется «Десант на Запад»:

«А где-то между парашютных строп

Внизу горит огнями Братислава,

И  медленно садятся на песок

Ребята из Москвы  и  Волгограда.

Когда рассвет убрал с порога ночь,

По улицам шагали наши парни.

И   только   крики: "Убирайтесь  прочь!"-

Неслись   из   окон   буржуазной   псарни.

Все хорошо,  и  можно не смотреть

На то, что пишут гады на заборах.

Ах, если б можно было бы стереть

Колонной танков всю вот эту свору»

Для клуба при «Комсомольской правде» такая оценка чехословацких событий была совершенно неприемлема, а для Антареса, как видите – спорный вопрос.
8. Контингент МУ делился на т.н. «десятилетку» - те, кто поступил после средней школы и получал только медицинское образование (2 года) и «восьмилетку» - поступившие, соответственно, после 8-го класса. Они получали среднее образование вместе с медицинским и учились 3 года. Автор мемуаров относился к первой категории, его товарищи по Антаресу Чуня и Шурка – ко второй.
9. «Урлайтовский» печатный вариант истории про первую выставку группы МУХОМОР отличается от текста, которым мы располагаем (ксерокопия с правленой машинописи). Некоторые грубости, которые есть в «Урлайте», у нас отсутствуют (например, авторская оценка МУХОМОРСКОГО творчества: «в гальюне у себя повесишь…»), а другие, наоборот, появились («сосуд, в который ссут»). Эпизод с унитазом в нашем варианте прокомментирован в подстрочном примечании, в «Урлайте» тоже сказано: «ПО СЛУХАМ, был красный флаг… Сам я не видел…» Вообще-то очень маловероятно, что в Антаресе стали бы так шутить: отношение к красному флагу в клубе было более чем серьезное, с ним ходили на демонстрации и в милицию попадали (см. здесь же гл. 22 и пр.) Кроме того, если бы нечто подобное действительно имело место на выставке, то в ходе разбирательства 23 марта наверняка было бы предъявлено как самое убийственное из длинного списка обвинений. Но АНТАРЕСовцев обвиняли в чем угодно, только не в этом. Видимо, действительно слухи, причем поздние.
10. Скорее всего, Сергей Шапошник, тогдашний муж Мариничевой.