Глава 15.

«- Кто там?

-Мамка пришла, молочка принесла»

Сказка.

В первых числах сентября 76 г. состоялась «конференция» Антареса на квартире у Феликса. Хозяин выступил с неожиданно страстной речью о том, что клуб должен быть молодёжным, а не политическим, как в школе, т.е. удовлетворять потребности своих сторонников, а не карательных органов на свою задницу, как на Красной Пресне. Последовала отставка из комиссаров Звездочётова, продолжавшего защищать Абарова с его ресторанами ВТО, и вашего покорного слуги, на мое место комиссара-организатора был назначен Голицын (1), так блестяще проявивший себя 27 апреля.

В конференции участвовал Дядя Лёня. Он, естественно, не стремился занять какой-либо официальный пост, но как старший товарищ и авторитетный в округе человек, давал умные советы.

Я сам же первый одобрил свою отставку, поскольку понимал, что моя фамилия в начале списка будет навлекать на клуб лишние неприятности, и нашел себе новый, не столь заметный пост заместителя комиссара по пропаганде, то есть Гриши Лойфермана. Гриша аккурат той осенью наголо побрился. Не знаю, за каким хером, урловых замашек, как в Ржевском, в нашем интеллектуале отроду не водилось. Все вместе по пути на Самотёку мы составляли стибатную композицию. Трое хиппи, волосатых как дикобразы; курчаво-стриженый (военной кафедрой) Феликс в очках в тонкой оправе и в авиационной униформе, ас-аристократ а ля Экзюпери; Гриша – беглый зэк; Дядя Лёня Борода, соответственно, с бородой и яркими металлическими зубами; наконец – Костя Звездочётов, который почуял театр и стал орать на всю Селезневку: «Граждане, я говно! Хватайте меня, я говно!» Граждане охотно поверили, но хватать не торопились, наоборот, шарахались в сторону.

У Феликса было принято и стратегическое решение с большими последствиями: пытаться создать клубную базу не на стороне, а в своём районе Самотёки. Первую акцию психологической подготовки наметили провести у Феликса же (его бедная мама отбыла в отпуск) и обозначить квартирной выставкой – концертом.

Во-первых, собрали все бабки, какие были (и какие не были, я лично продал последние ценные вещи, книги и пр.) и закупили продуктов и хани на царское пиршество, вроде новогоднего, поскольку не должен же клуб ударить лицом в грязь (в переносном смысле, поскольку в прямом именно это и случилось с некоторыми его членами уже к середине мероприятия). Культурную часть представляли картины Константина-Максимилиана, развешанные по феликсовой двухкомнатной квартире, плюс бобовский друг из Сокольников по кличке Сыч… Извините, если эта тема становится назойливой, но молодой человек только что освободился. И говорили, что судимость у него уже третья. Высокий красивый парень с прекрасным голосом, в ранней юности совершенно потерял голову от несчастной любви, а поскольку политикой не увлекался, но принялся угонять тачки как герой фильма «Благослови зверей и детей». Водил он настолько чётко, что его даже в хлам синего не могли догнать. Один раз увёл каток. А то приезжал к дому Боба в такси, останавливался у парадного и покуривал как таксист в ожидании заказчика. Боб не выходил – он ему сигналил. Так играл с судьбой. Самое забавное, что у его предков была собственная тачка. Взяли его в конце концов тоже по-особому: после долгой погоны он хотел скрыться в темном дворе, но был настолько пьян, что не успел из машины вылезти (2).

Репертуар его состоял из тюремного фольклора с вкраплениями французского шансона (3) на удивительно правильном языке.

А пока в ожидании гостей мы с Сычём и с хозяином хаты развешивали по стенам звездочётовское художество. В отсутствие автора немножко перепутали таблички с названиями, отчего, например, «Портрет друга» стал называться «Болотный царь». И наоборот. Разницы никто не заметил, кроме самого живописца, который, по обыкновению, опоздал, да ещё имел наглость ругаться. Кстати, об авангардном искусстве. Нас должен был посетить психиатр Кирилл Фёдорович Леонтович, племянник известного академика и тоже популярная в Москве личность. Мы мельком познакомились с ним ещё тогда, когда в школе шла политклубовская баталия, и историчка заявила, что у меня не все дома. Кирилл Федорович, старый знакомый Маргариты Исидоровны (4), с готовностью согласился выдать в любой момент свидетельство, что дома все.

К тому моменту, как он позвонил в дверь на 5 этаже 12-этажной кирпичной башни в Самотёчном переулке, мероприятие уже началось. Против обыкновения, мы ввели своего рода сегрегацию. Большая часть многострадальной квартиры была отдана под бразильский карнавал веселых юношей и очаровательных забавниц, но в одной из комнат (с выходом на балкон для пущей конспирации) на столе стояла только одна бутылка «Бехера», чтобы цедить напёрстками, а вокруг – хозяин, Гриша, Саша Данченко (впервые приглашенный в Антарес (5) и Дядя Лёня.

Кирилл Федорович нас удивил. Ожидали психиатра в солидном костюме, может быть, даже тройке, и с галстуком. Увидели здоровенного мужика с бородой а ля русский крестьянин, в штормовке и грязных сапогах, с рюкзаком за плечами. «С дачи еду», - объяснил он. Я повел его сперва по коридору, демонстрируя звездочётовских болотных друзей на стенах. Потом открыл дверь в большую комнату. Там на стуле сидел Сыч и пел «Над тюрьмою вечер догорает…», а на кровати загорала пьяная Лариска из нашего училища, которую Боб экспромтом подписал и совместно с другом Анкудином некстати напоил (они ехали на Самотёку от училища втроем в снятом по пути автобусе, там же и бухали, и лапали свою спутницу). Не удивительно, что добравшись до цели, работница белого халата неважно себя чувствовала. Напротив, Настя Предтеченская чувствовала себя прекрасно и все время порывалась танцевать на феликсовом журнальном столике.

Минут пять доктор наблюдал этот бардак, близкий ему профессионально, обменялся в перерыве песен дружелюбными репликами с Сычём и был вытянут за рукав в «солидную» комнату, где Дядя Лёня разливал по маленьким рюмочкам чешский ликёр. Здесь мы обсуждали очередной дьявольски хитроумный план (о воплощении чуть ниже). Но я не сказал бы, что беседе вовсе не мешали. Периодически дверь с извинениями открывалась, и через наш конференц-зал проносили на балкон очередного усталого гостя для лечения свежим воздухом. Фортуната, Лариску, Анкудина и, наконец, самого нашего Орфея.

Тем не менее, вечером все остались довольны, и под его впечатлением к нам примкнули несколько новобранцев: вышеупомянутый Данченко и еще молодой человек крепкого сложения, хотя и с неважным зрением, по имени Гоша. Он был студент-вечерник, подрабатывавший у Фортуната в его торговых делах то ли телохранителем, то ли компаньоном. Он жил с другой (внутренней) стороны Садового кольца и часто заходил в лёликовский двор со своей собакой. И вот вдруг страшно увлёкся Антаресом, вплоть до того, что по собственной инициативе выпустил газету и сочинил о клубе стихи (чудовищные). Фортуната он теперь называл «желтопузиком и земляным червяком», с чем многие соглашались. Но собственный его комплекс белокурой бестии в лавровых листочках был не лучше, я же по неопытности и неумению разбираться в людях, поначалу обрадовался. Хорошо, деловой человек, какие теперь в дефиците. А Ржевский вообще различил в его белобрысой личности с очками на носу живое воплощение своей с Голицыным мечты о боевом оперотряде. Гоша ему тут же подыграл. Соберу, мол, боевиков на раз. И привел, во-первых, своего приятеля Колю, серьезного молчаливого парня, одетого всегда в чёрное. Коля работал на заводе и больше интересовался искусством, порисовать что-нибудь, а боевиком становиться не хотел. Вместо этого он оказался – после отставки Звездочетова и проводов Хипова в ВС СССР – на какое-то время даже комиссаром по изобразительному искусству.

Кроме того, Гоша притащил на сэйшен к Феликсу двух лохматых и довольно грязных идиотов из числа т.н. центровой урлы (6). Одного я потом встречал в свите Солнца. Лица обоих выражали презрение и к нам, и к пригласившему их Гоше. Они явно считали нас за фраеров и интеллигентов, потребовали дозу красного и, выжрав её, холодно распрощались.

Но Гоша понял нашу реакцию неправильно, что настало время брать Антарес в свои руки, стал борзеть, и залив глаза, катил баллоны на старых членов клуба, в том числе и на меня, что в.п.с. воспринял флегматично, относя на счёт его нетрезвого состояния. Но до других ребят дошли его антисемитские высказывания (паскудство, совершенно нетерпимое в нашей среде). Сидя на скамейке перед лёликовским домом, Костя Звездочётов произнес долгожданное: «Видеть не могу эту высокомерную рожу». «Можно дать ему п…,- задумчиво произнес Хипов, - Только он очень здоровый».

Действительно, обсуждаемый персонаж любил рассказывать садистские истории про то, где олн кого и как долбил, Фортунат их подтверждал.

- Всё х...ня, кроме пчёл, - это из парадняка вывалился отобедавший у своей бабушки Боб д’Артаньян, - В разговоре он Толстой, а на деле х.. простой.

В тот же вечер я зашел от Лёлика к Феликсу, настроение у того было отвратительное, он поссорился со своей герлой и ещё подрался из-за фирменного диска, который кто-то кому-то не отдал, причем результат сложился не в его пользу, и зло он решил выместить на школьном товарище, наговорил кучу гадостей, начиная с «маразматических боевиков», а кончил тем, что именно я вместе с Ржевским приводим в клуб всякое говно, а когда надо это говно убрать, ведём себя как заведующие детсадом.

Так зародилась неприязнь между Феликсом и Ржевским, не затухавшая до общего финала клуба Антарес, которую я не очень понимал, по-моему, Феликс, как человек свободный и естественный, должен был бы терпимее относиться к недостаткам других. Гоша, конечно, оказался именно тем, что о нём было сказано чуть выше, но что касается Ржевского – над его показным «пролетаризмом» с вечным Беломором и с появлением в солидных местах в ватнике можно было бы посмеяться, но не делать обидных выводов. В конце концов, у каждого из нас хватало слабостей, и у Феликса тоже.

Короче, я сильно обиделся и вообще хотел расплеваться с Антаресом раз и навсегда. Но мы слишком давно и хорошо друг друга знали, чтобы не найти общий язык. На другой день Боб и Феликс провели с возмутителем спокойствия (Гошей) краткую беседу, в ходе которой он оказался совсем не такими борзым, как до сих пор, и больше у нас не появлялся. Может быть, нашёл своё место в каком-нибудь сообществе национал-шизофреников.

Но предстояло другое, более печальное расставание: с Хиповым. Зная, что в осенний набор его забреют, Юрая Хипов всё свое время (остававшееся от романа с Предтеченской –мл.) посвящал Антаресу, доклеивал Рок-Энциклопедию, чтобы завещать её нам, агитировал новых членов у себя на заводе. Если бы у нас была возможность с этими ребятами вдумчиво работать, а они чуть-чуть поменьше пили, от его вербовочных усилий был бы толк (7).

За месяц до отправки отмечали его бёзди (8). Прошло крайне безобразно, за исключением подарка – диска ПИНК ФЛОЙД «WishYouWereHere», на который мы коллективно скинулись по файфу и который стал для меня с тех пор чем-то большим, нежели просто почитаемой классикой.

«Comeinhere, dearboy, haveacigar.

You’re gonna go far, fly high

You’re never gonna die.

You’re gonna make it if you try; they’re gonna love you…»

Отвлеченный игрой в «Riding the Gravy Train», я упустил тот момент, когда Феликс с балкона 3 этажа исполнил арию Риголетто, а внизу как раз проезжала машина, и почитатели оперного искусства попросили певца спуститься вниз, чтобы почтить его цветами.

На эти крики «браво» и «бис» выскочил не только виновник, но и Боб, видимо, в качестве конферансье, и после короткой театроведческой дискуссии те двое или трое чуваков, которые были в машине, побежали в сторону пруда, а наши за ними, причём Феликс на полдороге потерял ботинок, и сам от ментов уже не мог убежать.

К ни в чём не повинному Хипову пришла делегация из 64 отделения пожелать ему долгих лет жизни. Феликс оправдывался оригинально. «Видишь, я в форме, - говорил он, показывая на свой лётчицкий сьют, - Как я мог с делать то, что они говорят?» Как будто человек в форме не может блевать с балкона.

Если бы хиповский фазер нас не отмазал, юбилей был бы сильно омрачён, а Феликсу пришлось бы заканчивать образование, например, в нашем училище, и уже не в форме, а в белом халате (который тошнить не мешает).

Наконец, дорогой читатель, настало время открыть тебе тайну эпиграфа к данной главе, дабы ты не подумал, что он приписан просто от балды, как «спасибо за покупку» в пустом магазине. Как вы помните, расстались мы с горкомом комсомола почти так же тепло, как Сталин с Троцким. Далее действие переносится в засраный ЖЭК в старом доме на Краснопролетарской. Входит компания очень крутых на вид молодых людей.

- Здесь начальник?

Секретарша слегка стремается. «Солнышко, нам бы начальника, - говорит Боб с самой тёплой улыбкой, проверенной на девочках из МУ. Но после встречи с начальником антаресовцы выходят во двор грустные. Облом. Направили в какой-то клуб на Сущёвской, который вообще не открылся после ремонта.

- Может, напрасный труд?

- Не ссы, есть ещё ЖЭК на Делегатской.

Размещался он как раз напротив шалмана. Семь человек заходят к начальнику. Тот, представительный мужчина лет сорока, внимательно изучает посетившие его рыла, и некоторые узнаёт.

- Что у вас за дело, ребята?

- Понимаете ли, мы слыхали, что комсомол создаёт клубы по месту жительства. Чтобы молодёжь не пьянствовала, не дичала, не хулиганила. И вот здесь местная молодёжь, то есть мы, тоже хоти клуб организовать.

Какая удача. Начальник ЖЭКа явно предвкушал выгоды от этого явления шпаны, но сперва хотел выяснить, насколько инициатива серьёзна.

- А есть ли у вас какие-то конкретные планы?

Вперёд выходит Феликс в синей униформе и говорит очень интеллигентно.

- Я студент МИИГА, живу здесь на Самотёчном. Мы составили инициативную группу и готовы представить проект устава и план работы. Всё продумано.

Боже, что за чудеса происходят с молодёжью. Начальник, конечно же, не совсем верит в происходящее, поскольку оно явно выходит за рамки законов природы. Но, в конце концов, разве не о таких чудесах пишут в газетах?

Высокие договаривающиеся стороны расстаются, назначив дату следующей встречи уже с бумажками на руках. Переговоры продолжаются около трёх недель. С нашей стороны их ведут исключительно местные, во главе с Феликсом, хотя другие комиссары и сидят за спинами Хипова и Баба, скрытые в тени их роскошных шевелюр. И молчаливые как поломанный телевизор. В крайнем случае, подсказывают удачную фразу.

- Ребята, а как бы вы хотели назвать ваш клуб? – спрашивает парторг.

Минута молчания и как бы напряжённых размышлений.

- А знаете, - изрекает Хипов, которого вдруг осенило, - Не назвать ли нам клуб Антаресом? Это такая красная звезда. Получается романтично и очень по-комсомольски.

- Молодец!, - радуется Боб, - Ты это только сейчас придумал?

Парторг тоже довольна. «Хорошее название, осталось только помещение подыскать».

Только Хипов до нового помещения уже не дожил. Провожать его завод, Антарес, шалман и даже МУ-14 начали дней за десять. Огромной шоблой приезжали весёлые сопровождающие и отрешённый провожаемый к нам в колледж. Нас зовут к выходу: там на ступеньках стоит виновник в расстёгнутом чёрном пальто и с развевающимся на осеннем ветру хаэром. Не хватает только запаха серы. Но есть другой запах.

- Молодой человек, почему вы нецензурно ругаетесь? – возмущается проходящая мимо преподавательница, - И почему от вас пахнет Алкоголем?

Так она и сказала: с ударением на первом слоге.

До того мирно беседовавший с девушками Хипов не вынес такого коверкания родного языка, он ничего не ответил, а только печально сплюнул преподавательнице на ботинок. Честное слово, он не хотел: целился на тротуар, но промахнулся.

Пришлось поскорее скипать, прихватив только часть подписанных герлуш, а заодно Олега Шыжыыра, который был пьян в хламину, и в маршрутке каждые 2 минуты принимался вопить:

- Хочу морфина! Хочу кодеина!

Так из него выходили лекции Захарыча по фармакологии.

За проезд мы долго отказывались платить, да так полностью и не заплатили, шеф был доволен уже оттого, что доехал в целости до Новослободской. Тем более, что главный фармаколог тут же на остановке начал тошнить, и делал это прямо на ходу, прочертив через площадь перед метро красный след своего перемещения.

Вечер , как ни странно, кончился без драки. Мирной беседой у Предтеченских.

А вскоре мы расстались с Хиповым насовсем. В ночь проводов я был страшно простужен, оттого воспринимал происходящее в не менее чёрных красках, чем сам Юрая, который около трёх часов был, по его собственным словам, разбужен дьяволом, присевшим на краешек его кровати с какими-то вопросами.

Наутро за нашим другом захлопнулись врата «Оставь надежду всяк сюда выходящий» на призывном пункте Свердловского района (в проезде Художественного театра). Маринка Предтеченская плакала.

А ещё через неделю нам вручили ключи от половины обширного полуподвального помещения во вполне приличном старом доме в 3 Самотёчном. Во второй половине помещался Красный уголок с зальчиком человек на 50 и даже с трибуной, которой мы могли пользоваться по договорённости. Канализация и водопровод работали. Абаровым, соответственно, не пахло.

Итак, ещё одни ключи звенели в кармане моего кож-пиджака.

1. Сергей Заикин, на тот момент учащийся медицинского училища.

2. Криминальная хроника сообщается, естественно, с чужих слов (Боба, Анкудина и др.)

3. Ясно, что это разные жанры: тогда блатные песни никто «шансоном» не называл

4. Бобнева Маргарита Исидоровна, психолог http://www.isras.ru/pers_about.html?id=551

5. Будущий химик, с которым мемуарист познакомился в мае того же года в Боткинской больнице. А «Бехер» - тогда, как и теперь, довольно дорогой ликёр.

6. Чем эта категория принципиально отличалась от хиппи, тогдашней практике и нынешней науке не известно, см. гл. 23.

7. Мысль о том, что поменьше пить стоило бы самим организаторам клуба, мемуаристу не приходит в голову.

8. Национальный праздник Самотёки, день рождения Ю.В. Хипова – 30 сентября.